Геннадий Руденко - Чабанка

— Где их только нашли ночью?

— Ну, дверь со стороны этих придурков снаружи открыли, они оттуда и повыпадали. Солдаты стали в полукруг с калашами [20] калаш — автомат Калашникова (жар.) наперевес…

— А те, мол, мы в армию не пойдем, мы домой, на зону. Глаза бешеные, все в кровище. Этого толстого за руку выдернули с тамбура, он как ебанется со всей высоты об асфальт, платформа то низкая.

— А я как увидел этого толстого, так и обалдел. Его к колесу прислонили, а у него, вижу, майка задралась, а живот разрезан, — это Серега опять вступил, — я к нему, а один из этих с бритвой на меня — прыг. Откуда у него бритва?

— Эти ошпаренные начали прыгать на солдат. А у тех лица равнодушные, спокойные и действуют как автоматы. Когда на них дергаются, то тот солдат, что ближе, ловко так, переворачивает свой калаш одним движением — и прикладом в лоб. Все! Отключка. Секунды — и делу конец.

— За руки, за ноги, побросали они это мясо в кузов. Часть тех умных, что на солдат не дернулись, менты к себе приняли, а жирного в скорую погрузили. Еще с полчаса врачи оказывали помощь разным пацанам, сильно битых много, все из «сотки».

— Еще того мужика с поезда сгрузили, которому жирный на пузо наступил.

— Ну а потом дали команду заходить в вагон, а там твоя рожа! Мы обалдели!

— Как ты жив остался!? Как они тебя не заметили? Где-то минут с двадцать ты с этим зверьем в вагоне сам был. Точно на свет народился.

— Они ж тебя и в заложники могли взять.

Еще долго все вспоминали леденящие душу подробности, подробностей становилось всё больше и больше. Всё больше становилось смелых, которые говорили, что еще, типа, пять минут и они бы дали им всем. Это все нервы. Но для меня гомон постепенно затихал. Я снова спал глубоким сном.

Единственного слушателя не стало.

Наш поезд сильно опаздывал. Утром все заходили к нам в купе посмотреть на меня. Я был не меньшей знаменитостью, чем все эти вчерашние «герои». Обо мне рассказывали тем, кто меня не видел в поезде ночью при заходе, постепенно меня окутывала слава отчаянного смельчака. Стране нужны были герои! Но героем я не был.

Последнее купе, невзирая на нехватку лежачих мест, оставалось полностью свободным, это было проклятое место. Я прошел его, стараясь не смотреть. Я пошел умыться и почистить зубы в туалет и там был полностью сражен видом этого железнодорожного удобства. Стекло в окне пытались разбить, оно было в трещинах. Внизу кругом кровь. Найдя место почище, я широко расставил ноги для устойчивости, снял очки, положил их в карман, выдавил зубную пасту на щетку, засунул молочный кулек, в котором были все мои сантехнические принадлежности в другой карман спортивных штанов, наклонился и, как мы это делаем все, когда чистим зубы, посмотрел в зеркало. Видно было плохо, зеркало было грязное. Я почистил зубы, умылся и надел очки. У меня вмиг помутилось в голове. Зеркало было не просто грязное, оно было все в миллиарде очень маленьких, мелких эквидистантных точек, с ярко выраженной центральной симметрией — центр был строго в геометрическом центре зеркала, дальше точки уходили на периферию, увеличиваясь в размере от миллиметра в центре до трех по краям зеркала. Это была запекшаяся кровь. Мое представление сразила сила удара, необходимая для создания такой ровной картинки, поражал воображение человек способный в таком замкнутом пространстве нанести такой удар. Ноги слабели. Где труп?

Вернувшись, я бросил вещи и решил сходить в то купе, где я скоротал вчерашний вечерок. Хотелось поблагодарить пацанов за гостеприимство. Картинка в том купе оказалась неожиданной. На столе стояли стаканы и один из парней разливал в них шмурдяк из фауста [21] шмурдяк из фауста — дешевое вино в бутылке объемом 0.75 литра (жар.) .

— О, а вот наш герой!

— Да, пацан, повезло тебе. Мы бы тебя точно порезали, если бы нашли. А так извини, в следующий раз, — пошутил неприятный тип с испитым лицом.

— Давай, бухни с нами.

Разливалось только в три стакана, но остальные парни в купе, похоже, и не возражали, сидели смирно, подчеркнуто равнодушно глядя по сторонам.

Оказывается, одним из моих попутчиков ночью в новом для меня купе был член этой блат-компании, но еще в начале вчерашнего содержательного вечера, после первых же серьезных побоев он сказал, что у него есть ребенок и назад в зону ему нельзя. Он от тех и ушел, и его отпустили, он был авторитетным человеком, как я понял. А утром, совершенно неожиданно для всех, в купе появились двое парней из тех, из конченых, они пришли к своему дружку. Это были как раз те, кого на перроне забрала к себе милиция, а не краснопогонники.

— Да нас просто побуцкали, вон все ребра синие, и бросили в «столыпин» [22] столыпин — вагон для перевозки заключенных (жар.) , он там впереди прицеплен. Менты сказали: «служите, суки, может и из вас люди еще будут». Просто наивняк по бездорожью, — рассказывал радостно испитый.

— Да погуляли! Ну, за здоровьице, бродяги! — Он передал один из стаканов мне, а сам выпил остатки прямо из горл а .

Я до сих пор не понимаю, когда, где, как они нашли выпивку, находясь под конвоем по дороге со «столыпина» в наш вагон, но спрашивать тогда не стал. Я выпил.

Наш поезд втягивал в себя одесский вокзал.

— А еще у нас один прапор был, так он… — следующую историю начинает Олег Мельник по кличке Шкаф. Мы сидим у костра, я, Шкаф, наши жены и комары, много комаров. Мы сидим на подстилках, а комары на нас. Это то чудное время на природе, когда шашлыки уже съедены, песни спеты, гитара отложена. Благодаря запасам из коллекции Шкафа, пьем мы популярный несколько лет назад у туристов коктейль — смесь лимонного ликера с белым «сухариком» [23] сухарик — сухое вино (жар.) , типа «Алиготэ» или «Ркацители» и травим истории. Конечно истории травим мы со Шкафом, а жены только слушают.

Олег на самом деле большой и широкий как шкаф. Однажды мы, наша дворовая соцгородская, но благополучная, по нашему мнению, компания, послали его и его лучшего друга Гуляшика за выпивкой. Мы, остальные, сидим на лавочках под подъездом, ждем. Наконец идут, впереди маленький Гуляшик сразу за ним Олег. Но видим, что у них у обоих подозрительно пустые руки. В ужасе Саня Крассовский спрашивает:

— А водка где?

— В шкафу, — походя кивает рукой Гуляшик назад, на Олега, тот распахивает полы своего пальто и мы видим четыре бутылки (!) водки во внутренних карманах, по две в каждом. С тех пор он — Шкаф…

Был Шкаф. Ни Гуляшика ни Шкафа нет больше на этом свете, их срок оказался по разному, но коротким.

Мы часто со Шкафом оказывались в походных условиях. Еще до моей службы в армии. Он и Гуляшик работали в те времена поммастерами ткацкого цеха на «пятьсот двенадцатом» [24] пятьсот двенадцатый — завод химволокна, по всему Союзу со времен войны номерные заводы местные жители называют по номерам, а не по названиям. Например, побратима киевского завода химволокна в подмосковном Клину и сейчас называют «пятьсот десятый». заводе. Работа у них была трехсменная, а следовательно они со своими сменами, по закону, имели иногда длинные выходные. У завода был свой корабль, да и не корабль, а так речной трамвайчик под названием «Горизонт». При хорошей погоде летом вся смена на длинные выходные выезжала на природу, обычно или на один из днепровских островов, коих множество под Киевом, или на берег Десны. Наши друзья приглашали Крассовского и меня!!!