Геннадий Руденко - Чабанка

Не успели мы закончить, как казарма наполнилась шумом, топотом сапог, с улицы ломились люди. Пришёл наш сержант, приказал умыться и выходить строиться на улицу. Туалет состоял из двух помещений, сначала проходная умывальная, где посреди комнаты одна длинная труба с кранами на две стороны, под которыми находились некогда эмалированные жестяные раковины, штук так по восемь с каждой стороны. В углу комнаты — место для мытья ног. Горячей воды не предусматривалось. Второе помещение, собственно туалет, слева от входа длинный писсуар, над которым из дырочек в трубе непрерывно текла вода, оставляя несмываемый ржавый след на облупившейся плитке, а напротив, шесть загаженных кабинок с дверьми настолько низкими, что видно было голову сидящего там человека. Выбегая из умывальника, я подумал: «Боже, неужели я вечером доберусь до этого места и смогу помыться, пусть даже только холодной водой, пусть только до пояса!»

Вместе с другими, незнакомыми мне пацанами, но явно тоже салагами, мы вместе высыпали на улицу и неуклюже попытались построиться.

— Ро-ота! Смирно! Вольно! Разобраться по росту! — два сержанта, наш и незнакомый, приводят нас к общему знаменателю.

— Так, рота!.. Разойдись! — в недоумении мы только расслабились. — Отставить! По команде «разойдись» боец должен покинуть место, где он стоял в течении трех секунд. Разойдись! — сбивая друг-друга мы разлетелись в разные стороны.

— Рота! Становись! Становись — значит надо принять строевую стойку… Военный, — сержант стал напротив одного из наших бойцов, — строевая стойка — значит пятки вместе носки врозь на ширину носка сапога. Сведи пятки вместе, блядина пузатая! Ремень, ремень затяни. Потуже. Туже, я сказал! Ты че, охуел?! Туже!!!

Боец затянул ремень так, что гимнастерка ниже ремня встала горизонтально, как пачка у балерины.

— Разойдись!

— Рота, становись! Медленно, военные. Будем тренироваться. Равняйсь! Смирно! Нале-е-во! Шаго-ом марш! — снова через плац, поворачиваем налево, направо, — На месте-е стой! Напра-а-во! — перед нами две ступеньки и дверь в столовую — Слева по одному, бего-о-ом… марш!

Мы были среди тех, кто уже знал, что делать, нам оставалось только повторять. Мы вбежали в большое полусветлое помещение, в столовую, которая пахла больше хлоркой, чем едой. Полусветлым помещение было, потому что с трех сторон стены состояли из огромных под потолок окон, но стекла были давно уже непрозрачными от грязи. Рядами стояли столы, каждый на десять человек, с деревянными лавками на пятерых с каждой стороны стола. Мы, как бежали одной колонной, так и заполнили поочередно все места и замерли стоя. На столах уже стояла посуда, алюминиевые миски, ложки, эмалированные щербатые кружки, в центре хлеб, две большие кастрюли и большой алюминиевый чайник на краю стола. Обед.

— Ро-ота! Вольно! Приступить к приему пищи! — только по этой команде мы сели и те, кто сидел в центре стола, открыли кастрюли и вооружились черпаками, в одной было, наверное, первое блюдо, а во второй — второе. Десерта на столе я не увидел. Мне в миску плеснули черпак бурды, как оказалось это была вода с кислой капустой и кусками сладкой картошки. Запашок чего-то малосъедобного. Есть уже хотелось, но не до такой степени. Не освободив миску, «второе» насыпать было некуда, но я, увидев монолитный конгломерат неизвестной мне каши в тарелках моих соседей, жалеть не стал. Был еще хлеб и кисель из чайника, наверное, вместо десерта. Из чего был кисель тоже определить не удалось, но явно что-то из неорганической химии.

— Закончить прием пищи! Собрать посуду.

По этой команде, мы по одному передали всю свою посуду тем крайним, которые сидели со стороны чайника. Они уносят посуду на дискотеку [29] дискотека — посудомоечный зал (жар.) .

— Встать! На ле— на пра-во! Выходи строиться на улицу!

А теперь нас, наверное, ждет «тихий час». Не помешал бы, кстати. Но вместо этого строем мы отправились на плац.

— Левой, левой, раз, два, три! Левой, левой, раз, два, три!

— Рота!.. По команде «рота» переходим на строевой шаг!

Нестроевой это когда просто все идут в ногу, а строевой — нога поднимается высоко, рука полностью сгибается в локте, а сапог впечатывается в асфальт с максимальной силой. Мы тренируемся строевому шагу по шеренгам, по колоннам, по одному, по парам в течении четырех часов, с одним только коротким перерывом на перекур. Перекур был единственным временем, когда мы могли оказаться в тени. Разговаривать сил не было. Жара страшная, вся одежда давно потная, в сапогах неудобно, портянки скукожились в ком. Жуть! Я настраиваюсь, как на тренировку, я спортсмен и физическими нагрузками меня не испугаешь! Давай, давай еще, армия!

Часть казалась пустынной, кроме нас никого видно не было. А мы маршировали и маршировали — отдание чести на ходу, отход-подход к начальнику. Многим, я видел, было потрудней моего. Сцепив зубы мы старались.

— Левой, левой! Раз, два, три!

Что радует, так это то, что всё заканчивается, закончилась и стройподготовка. Нас вернули в расположение роты и дали целых пятнадцать минут на перекур. Закурили. Это были наши первые мгновения в этот день, когда мы могли перевести дух и осмотреться, расспросить тех, кто был здесь уже несколько дней.

— Это фигня, пацаны, это Лютого сегодня нет — упиздил куда-то. Завтра должен быть, пидор гнойный.

— А вы откуда? Киевляне? Так среди нас уже есть ребята из Киева, вон Вовка, Эдик.

— Мы из Казахстана, нас двадцать человек.

— Кароче, мы, бля, из Ставрополя. А вы как? Только откинулись, [30] откидываться — освобождаться из мест заключения (жар.) земели, или, бля, чего? — с блатной распевкой надсадным хриплым голосом спрашивает небольшой сутулый парень, — Студенты? В натуре? Охуеть! Маменькины сынки, нах! — презрительно цыкнул слюной на асфальт.

— Зона, заткни хлебало.

Рядом с Зоной сидит симпатичный широкоплечий мужик явно не восемнадцати лет, лицо задубелое, вокруг глаз глубокие морщины, глаза бы можно было назвать красивыми, такие они были кристально-голубые, если бы не были такими ледяными, неулыбчивыми. Кисти его рук были плотно переплетены узловатыми венами, а пальцы украшали синие перстни.

Из короткого разговора мы узнали важные и такие полезные для нас сведения. У всех, кто приехал до нас, присяга будет в это воскресенье, у нас через неделю. После присяги распределяют по ротам, а там по бригадам, по работам. Самая блатная рота — четвертая, но туда берут только спецов. Сейчас в части мазу держат [31] держать мазу — быть главным, командовать (жар.) казахи, их очень много. Заместитель командира роты карантина, старший прапорщик Лютый — человек абсолютно безбашенный, из строевиков, был «черным прапором» [32] черный прапор — прапорщик-контрактник, доброволец в Афганистане в Афгане, после контузии списали в нестроевые, прислали сюда, он пишет рапорты, просится обратно в Афган. Наш сержант нормальный, второй — нет, любит гонять духов, получает от этого кайф. Духи это мы до присяги, после присяги — салабоны, салаги бывают только в морфлоте (вот те на!), после полугода — молодые, после года — черпаки, последнее полугодие — деды или, ласково, Дедушки Советской Армии, а после приказа — дембеля или гражданские. До присяги мы еще можем вытворять всё, что угодно, наказаны можем быть только по суду, как гражданские лица, поэтому нас побаиваются сильно наклонять, а подписал присягу — тогда кранты! За всё трибунал: не выполнил какой-нибудь дурацкий приказ — трибунал, послал сержанта подальше — трибунал, а трибунал — это тебе не «наш советский суд, самый гуманный суд в мире».