Владимир Сагалов - Твоя Шамбала

– А я у родителей была, – перебив рассказ Георга, произнесла Габи. – Ты знаешь, папа вновь предложил мне войти в его банковское дело. Он хочет, чтобы это осталось семейным предприятием, и считает, что мне необходимо постепенно вникать в дела. Я бы очень хотела. Особенно в последнее время я поняла, что мы с папой совершенно одинаково думаем. И мне стало нравиться то, чем он занимается. Что ты скажешь?

Георг стоял в дверном проёме позади своей красавицы Габриэлы, взирал на неё и восторгался её красивым телом. Он не хотел думать о том, что завтра уедет и очень долго, а может, и больше никогда не увидит её. Медленно подойдя к ней, не переставая что-то говорившей и копошащейся в платяном шкафу, нежно обнял её за талию, прижал к себе и тихо прошептал ей в ушко слова любви. Габриэла спокойно освободилась из его объятий, повернулась к нему лицом и холодно произнесла:

– Я знаю, дорогой, что ты меня любишь. Ты ведь мне об этом каждый день говоришь. А что ты скажешь о предложении моего папы?

Затем вновь отвернулась и, накинув на плечи лёгкий домашний халат, не дожидаясь ответа на вопрос, вышла, оставив Георга стоять одного посередине комнаты.

– Да ради бога. Почему я должен иметь что-то против ваших общих с твоим отцом интересов? Если желаешь и тебе это нравится, то делай это. Более того. Мне кажется, что ты спрашиваешь меня просто формально. Решение уже принято господином Бауманном. Не так ли? – спокойно, слегка повернув голову в сторону ушедшей Габриэлы, сказал Георг. Она тут же вернулась в комнату и в тоне претензии спросила у мужа:

– Почему у тебя сегодня такое плохое настроение?

– Габриэла! Я завтра утром уезжаю. Не знаю, куда и на какой срок. Сказали, что, возможно, надолго, – немного помолчав, глядя жене в глаза, надеясь найти в них возможное удивление или расстройство от услышанного, ноне увидев ни того, ни другого, добавил: – Я думаю, навсегда. У меня предчувствие такое.

Помолчав некоторое время, она отвела взгляд и произнесла:

– Ну вот, наконец-то ты попал в большую и долгую экспедицию. Я рада за тебя. А пока ты будешь в отъезде, я смогу с головой погрузиться в банковские дела. Папа сказал, что он постепенно будет мне всё объяснять, дело ведь такое, серьёзное. С налёта такими делами не занимаются. Деньги любят покой. Так папа всегда говорит.

– А тебе не интересно?.. Да что там. Ладно. Всё понятно. Тебе вообще больше ничего не интересно. Габи, давай поговорим. Пожалуйста, давай поговорим о нас. Ведь в последнее время нас, тех, которые были ещё год назад, не стало. Мне кажется, что нас больше нет. Нет этого восторга, этого взрыва, этой сказки. Нет даже привычки друг к другу, которая появляется у некоторых семейных пар после долгих лет совместной жизни. Знаешь, что это? Это когда о любви уже забыли, а раздельно жить не хотят. Вот и живут друг с другом по привычке. Но ведь и этого у нас нету. Куда всё делось? Куда всё делось за такое короткое время? Три года! Ведь это, по отношению ко всей жизни, ещё медовый месяц. А у нас конец. Что случилось? Я уезжаю. Говорю тебе, что, возможно, навсегда, а ты решила проблему с пользой. Будешь заниматься банковскими делами с папой. Ну что ты плачешь? Я ведь не хотел тебя обидеть. Прости.

Опустив глаза в пол, Габи громко всхлипывала, утирая слёзы. Георг, тут же обняв, прижал её к себе и, наслаждаясь запахом её волос, глубоко вдохнул, также пытаясь успокоить себя.

– Пройдём в комнату. Сядем и спокойно поговорим.

Уселись вполоборота друг к другу на диване, Георг утёр её застывшие на щеках слёзы, поцеловал её и спросил:

– Габи, что с нашими отношениями? Скажи мне. Что я делаю не так? Почему ты так охладела ко мне? У меня создаётся впечатление, что ты просто терпишь. Ты не хочешь быть со мной, но терпишь. Зачем? Я понимаю, что ты привыкла жить по-другому. Ты купалась в достатке, а теперь твой муж зарабатывает только на то, чтобы прожить месяц до зарплаты. Я убираюсь в доме, потому что ты не можешь и никогда этого не делала, а уборщицу мы не можем себе позволить. Я вижу, что, столкнувшись с реальностью супружеской самостоятельной жизни, ты разочаровалась и, мне даже кажется, напугалась. Но ты ничего не говоришь. Просто уходишь к родителям, потому что ты скучаешь по той жизни. Тебе её не хватает, и ты хочешь её вернуть. Я всё вижу. Ты говори со мной, пожалуйста.

Габриэла подняла взгляд и несколько секунд молча глядела Георгу в глаза. Аккуратно вытерла с глаз потёкшую со слезами тушь. Глубоко вздохнула, задержав на мгновение воздух в лёгких, чтобы выровнять дыхание, и, крепко взяв Георга за руку, выдохнула:

– Ты прав, дорогой. Ты полностью прав. Я всё время видела, как ты стараешься. Несмотря на твою работу, на эту проклятую войну, которая, к счастью, нас не касается, на гору обязанностей, которые ты молча выполняешь за меня, на все другие проблемы. Ты всё равно находишь для меня нежность и любовь. Я благодарна тебе и буду помнить это всегда. Ты прав. Дело во мне. Я сломалась уже давно. Ещё до того, как стала твоей женой. Я сломалась и встала на сторону папы. Ты хочешь детей. Я тоже хотела бы, но он мне запретил. А перечить ему я не могу. Потому что боюсь остаться без средств. Ты знаешь, я поняла, что между нами был просто роман. Очень красивый, долгий роман. Но мы не друг для друга. Мы разные. Очень разные. Я давно хотела с тобой об этом поговорить, но боялась тебя обидеть.

У Георга по щекам лились слёзы. Он гордо слушал запоздавшие откровения своей жены, глотал горечь правды, но продолжал любить её. Он понимал, что разговор, на который он вывел её сам, этот день, а также предыдущая ночь – последние в их жизни. Георг понял, что если бы и не его завтрашний отъезд в неизвестность, то он всё равно ушёл бы из этого дома, самое позднее, завтра. Ушёл бы, унеся с собой образ его первой и единственной любимой женщины.

– Решение принято уже давно. Я должна тебя покинуть. Папа спрашивает меня каждый день, сказала ли я тебе об этом. Он, он даже переживает… Извини… – Габриэла также не сдержалась и разразилась горестным рёвом, который обычно приводит к успокоению перенапряжённой психики. – Прости меня, дорогой! Прости! – Она бросилась к Георгу и, обняв его, начала целовать и гладить его мокрое от слёз лицо. – Прости! Прости! – Она утирала его слёзы, размазывая их по всему лицу, и продолжала одержимо целовать. Меж поцелуев она говорила: – Я не хочу. Понимаешь, не хочу. Но мы должны. Я должна оставить тебя. Прости! Прости! Но пока ты ещё здесь, я хочу тебя любить. Как раньше любить.

Время вернулось назад. Аккуратно, но с силой любовной страсти положило их на брачное ложе и остановилось до следующего утра. Он, любивший её безусловно и принявший путь, уводивший его от неё навсегда. И она, любившая его, но не осмелившаяся признаться себе в этом. Побоявшаяся быть отвергнутой жёстким отцом и потерять зону комфорта. Они, сказавшие друг другу всё, что нужно было сказать, и сделавшие всё, что нужно было сделать, любили, наслаждаясь друг другом, осознавая, что происходит это в последний раз.