Александр Диденко - Чучело человека [СИ]

— Документы?

— Не нашли. — Подчиненный опустил глаза. Оправдывая неудачу, он вдруг спросил с надеждой в голосе, ожидая, видимо, что руководитель вроде хранителя некой вселенской истины развеет неоригинальные сомнения: — А может, не было их? Блефовал, может, он?

— Может, и блефовал. — Никакой поднял телефонную трубку и свободным кулаком погрозил подчиненному. — Смотри у меня!

Руководитель соединился с еще более высоким и слово в слово повторил услышанное. В разговоре руководителя с еще более высоким, почтальон расслышал несущиеся из трубки весьма непечатные выражения, и они напугали его. Лицо руководителя начало приобретать баклажанный оттенок, баклажан сменился огурцом, дозрев до бледной тыквы и не обещая ничего хорошего, палитра, наконец, остановилась. Руководитель, повесив трубку, повернулся к подчиненному.

— Все слышал, майор? — спросил никакой, вопреки ожиданиям не спуская на подчиненного дежурных собак, колоссальным усилием воли, о котором можно было догадываться лишь специалистам данного ведомства, сдерживая рвущиеся наружу эмоции.

— Так точно! — отчеканил майор. — Щепкин — почетный гражданин города, ему полагаются торжественные похороны, требуется тело.

— Выполняй!

Майор, счастливый, ибо ничего особого не случилось, развернулся и выскочил из кабинета. А спустя минуту уже летел к реке.

Прибыв на место, где в камышах должно было покоиться бездыханное тело, команда, к горькому сожалению, такового не обнаружила: не обнаружила ни самого Щепкина, ни следов посмертного пребывания. Тщательная рекогносцировка местности также не дала результатов. Проискав до темноты и ничего не обнаружив, напуганный майор связался с руководителем. Услышав, что его захоронят вместо Щепкина, он вдруг лязгнул зубами и принялся бежать. При попытке переплыть реку в трех километрах от злосчастного места, «почтальон» был схвачен собственной командой и доставлен на машине «скорой помощи» в распоряжение немилосердного руководства.

Всему я был прямой, но незаинтересованный свидетель. Лишь свидетель, — ни желания помочь Щепкину, ни любопытства я не испытывал. Одно чистое, буддистки безучастное созерцание. В общем, мне была безразлична вся эта возня с обманом и вывозом к реке. Я смотрел на копошащиеся тела, сравнивал с нами, разумеется — в пользу последних, размышлял о том, что ждет эти тела зимой, разочаровывался, понимая, что вопросом нужно задаваться скорее в отношении нас самих, нежели в отношении двуногих хорошей физической формы и отменного здоровья.

Все же я не полагал никогда физическое превосходство решающим в определении главенства. И коли мне когда-либо доверено будет кое-что подправить в рассматриваемом виде — хочу в это верить — то с того самого мгновения, когда приму мое решение… Вот именно, я не позволил бы ему оставаться таковым. Я уменьшил бы homo sapiens до, скажем, пяти-восьми миллиметров, сплющил бы тело в спинно-брюшном направлении, оставив его члененным, но овальным, великодушно придав существу особые устойчивость и, вкупе с цветом пашни, скрытность. Но уменьшил бы я его не для того, чтобы увеличить выживаемость, отнюдь, а единственно ради сокращения занимаемого им пространства. Да, так и быть, пусть самки человека были бы крупнее самцов, слабых телом и духом, крупнее, а иногда и в несколько раз, ибо не самцы приносят потомство, но лишь принимают участие… Сказано, быть может, опрометчиво.

Если позволите, братья, я вкратце оглашу мою точку зрения. Спасибо.

Итак, сытые и насосавшиеся, homo sapiens приобретали бы форму шара, значительно увеличиваясь в размерах. Окраску вида я оставил бы прежней — от светло-желтых, как я уже сказал о пашне, до оттенков темно-коричневых, — пусть, наконец, станет носителем этих омерзительных расцветок.

При всех недостатках то был бы вид родственный паукам и скорпионам, ареал обитания которого ограничивался бы лишь климатической зоной, где произрастают кустарники и леса. В качестве наказания за жестокосердие, homo sapiens являлся бы переносчиком катастрофически опасных инфекционных заболеваний, скажем, энцефалита, сибирской язвы, чумы. Он впадал бы в спячку. Здесь я ничего не изобретаю и устанавливаю период анабиоза сроком в несколько месяцев. Пусть будет сон с октября по апрель, но сон не пустой, а потребный для созревания яда, дабы в период бодрствования homo sapiens сеял бы на соплеменников неисчислимые болезни. Страдания преследовали бы его из поколения в поколение не одну тысячу лет, но пусть бы он не погибал, претерпевая очищающие муки, а лишь балансировал на грани смерти, предавая анафеме судьбу и себя, неспособного победить проклятие даже таким безотказным способом как добровольный уход из жизни…

Тем не менее, не столько об этом размышлял я, наблюдая, как без всевышней необходимости умерщвлять, родственные представители биологического вида бросают Щепкина в мутную равнодушную воду, сколько о самом себе в контексте, конечно же, совместного существования, сотый раз приходя к неутешительному выводу: не жить нам вместе никогда — либо они, либо мы. Омерзительный смех и глумление, сопровождавшие перенос тела к реке, лишь закрепляли меня в моей правоте. В их присутствии я трясся от страха, в дрожь приводили река и бессилие.

Когда меня обожгло водой, я закрыл глаза.

Тело Щепкина, брошенное навзничь, плашмя ударилось о реку, подняло волну, погрузилось в воду. Люди уехали, а он, ногой путаясь в зарослях камыша и похожий на мягкий крест, лицом к небу вдруг всплыл ниже по течению, подставил лоб возобновившемуся дождю и мерно закачался, словно шлюпка, сбежавшая от нерадивого боцмана.

Во времена Первого Липка еще не родился. Но и существуй Липка на свете, ни он, ни кто-либо другой не доложил бы Первому об открытии пространственного строения ДНК, Первый скончался в марте пятьдесят третьего, а статья «Структура дезоксирибонуклеиновой кислоты» Уотсона и Крика в «Nature» была опубликована лишь в апреле. И тем не менее, тем не менее…

К началу пятидесятых было известно, что ДНК — это носитель информации о наследуемых свойствах живых организмов, носитель наследственности. Однако оставалось непонятным, как этот полимер осуществляет свои главные функции: передает информацию потомству и реализовывает информацию внутри клетки. За несколько месяцев до кончины вождя, молодой профессор Заславский, недавно наследовавший хозяйство Шалфеева, как раз и работал в этом направлении. Пытаясь раскрыть секрет ДНК, справедливо полагая, что в нем таится возможность безграничного или, по крайней мере, существенного продления жизни, Заславский экспериментировал на насекомых. Время от времени его извлекали из шарашки, доставляли в столицу, облачали в шерстяной костюм и выставляли на высочайшую аудиенцию. Первый входил тихо, немного боком и даже иногда улыбался, а в прошлый раз, эх, в прошлый раз случилось необыкновенное: Первый спросил, не мешает ли Заславскому его трубка. Заславский ответил, что, разумеется, нет, и что сам он когда-то покуривал и изрядно.