Александр Диденко - Чучело человека [СИ]

Очкарик поднял голову, близоруко вгляделся в сокамерника и представился:

— Сергеев.

Щепкин кивнул на пол:

— Долго я здесь?

— С четверть часа. — Сергеев повертел в руках оправу. — Очки разбили… это моей мамы. Вас кто-нибудь ждет? У вас есть мать?

— Есть, — кивнул Щепкин и ощутил как доверие к собеседнику скакнуло вверх. — Точнее, была. Погибла… Никто меня не ждет.

— Соболезную. — Сергеев отбросил очки. — Сколько вам лет?

— Больше тридцати. А вам?

Сергеев улыбнулся:

— Тоже больше.

Некоторое время посидели молча, думая каждый о своем, потом все-таки заговорили, заговорили, как водится в камере, о еде. Еда, и оба здесь согласились, для узника — первое дело. Конечно, и помывка, и курежка, для того, кто курит, также первое дело, только еда более первей, ведь неизвестно сколько их здесь продержат, может, день, может — неделю, не мешает знать, что ждет тебя в острожном контексте. Похоже, что кормить буду неплохо — это по обстановке, по трюмо, в смысле, и душевой кабине видно. Если и не четырехразовое, то трехразовое — точно. Пусть даже из клубники, лишь бы мясо от мяса не отличил, а хлеб — от хлеба. Ну, и другое. А если джем, то ладно, можно и клубничный.

— А мне — клюквенный, — сказал Сергеев.

— Тогда и мне уж… — вздохнул Щепкин.

И принялись ругать порядки. Сергеев ругал, а Щепкин слушал. Потом наоборот — Сергеев слушал, а Щепкин ругал. Дошло до того, что в запале Щепкин вдруг сказал:

— А знаете, ведь все это инсценировка, патроны-то у них не настоящие! Пластмассовые патроны. Что бы все это могло значить, как вы думаете?

— Пластмассовые, говорите? — насторожился Сергеев. — Не ошибаетесь?

— Ну что вы! Сержант прямо у моей физиономии рассыпал. Вроде тех, что к детским пистолетам прилагаются. Желтые!

— Да что вы понимаете! — сообразил Сергеев и даже подскочил на кресле. — Это не пластмасса. — Он оглянулся и перешел на шепот. — Порох это! Сейчас гильзы делают из твердых сортов пороха, такие гильзы полностью сгорают в патроннике, что вы!

— А пуля? — недоверчиво спросил Щепкин.

— А пуля… — Сергеев задумался. — Так пуля крашена под цвет гильзы! Милитари-дизайн!

— Правда?

— А то! — Сергеев закинул ногу на ногу. — Поверьте старому бомбисту, потомку Засулич.

— Вы потомок Веры Засулич? — восхитился Щепкин.

— Прямой. — Сергеев повернул голову и выставил подбородок, как бы давая возможность убедиться в портретном сходстве. — По маме.

— Не знал, что Засулич ваша бабушка.

— Прапрабабушка, — уточнил Сергеев и добавил: — Террор, он в крови у меня, вот вам крест.

— А вы верующий? — шепнул Щепкин.

Но ответа не последовало, за металлической, обитой шпоном дверью, раздался лязг, дверь распахнулась, и в камеру вошел человек в сером штатском костюме.

— Господин Щепкин, — пригласил человек, — следуйте за мной.

Щепкин поднялся. В коридоре ждали еще двое в одинаковых серых пиджаках; он встал между ними, пошел долгими пустынными этажами с заблудившимся, похожим на бряканье в консервной банке, эхо. В высшей степени приветливый, но внешне никакой чиновник, назвавшийся следователем Фроловым, встретил Щепкина в огромном, более приличествующем председателю совета директоров, нежели служителю правосудия, кабинете, — над бескрайним столом возвышалась угловатая голова, по правую руку громоздились телефоны, по левую — глубокая зеленая ваза с клубникой.

— Это сына, — сказал чиновник, перехватив взгляд Щепкина, недоуменно разглядывающего деревянную лошадку, — жена иногда приводит покачаться. У вас была такая, в детстве?

— Нет.

— И у меня.

— А дома нельзя? — зачем-то спросил Щепкин.

— Паркет у нас, — пояснил чиновник и кивнул на стул. — Да вы садитесь. Я, собственно, вас вот зачем пригласил, мне необходимо, как этого требует законодательство, зачитать обвинение.

Чиновник замолчал, прошел к аквариуму, возвышающемуся на парадной полированной тумбе, похожей на ту, что имелась под телевизором в камере Щепкина, но размером поболее, извлек коробку с сушеной дафнией, принялся мерно солить воду над раскормленным золотым карпом, лениво двигавшим хвостом в лабиринте пластмассовых арок и не менее пластмассовой растительности.

— Слушаю вас, — сказал Щепкин, давая понять, что в прелюдии к трудному разговору не нуждается.

Чиновник вернулся за стол, тщательно вытер руки о полотенце, под которым пряталась зеленая армейская мина, вернул на место, взялся зачитывать материалы дела. Он двигался по бумаге, а глаза Щепкина округлялись, делались похожими на абрикос, чернослив, краснели, бледнели, слезились, наконец, просто закрылись: мало того, что совместно с Сергеевым он обвинялся как участник террористического подполья, мало того, что изобличался в подготовке покушений на ряд безвестных деятелей администрации области, мало того, что чиновник, показав мину, спросил знаком ли ему этот предмет, мало того, что предложил пирожные и сигареты, так чиновник назвал его еще и чужим именем! Чужим, караул! И фамилией.

— А вы не путаете? — спросил Щепкин. — Я ведь не Дементьев.

— Не путаю, — чиновник протянул Щепкину бумаги. — Распишитесь-ка вот здесь. И здесь.

— Но я Щепкин, Щепкин моя фамилия! Не могу я не за себя расписываться.

— Дементьев, вы, Дементьев, — словно закрывая спор, отрезал чиновник, — почтальон Дементьев. Я ведь зачитал. — И добавил примирительно: — ну, прошу вас, не тяните резину, расписывайтесь.

— Получается, я погиб от моей собственной руки? Я выследил самого себя, проник к себе в дом, отравил, а потом утопил? И все себя?

— Не себя, голубчик, не себя, а гражданина Щепкина. Почетного, между прочим, гражданина.

Перед глазами возникли белые клочковатые, похожие на замечательный сентябрьский туман, пятна, Щепкин безвольно принял перо.

— Писать «Дементьев»?

— Ну а как же, — кивнул чиновник. — Так. И вот здесь. Спасибо.

— Что теперь будет? — спросил Щепкин, понимая, что, конечно же, ничего хорошего не будет. — Ведь Щепкина не убили — он умер в своем кабинете…

— Об этом не думайте. В течение месяца материалы будут рассмотрены в городском суде, потом состоится заседание. Срок, я думаю, получите небольшой. С учетом чистосердечного признания, под которым вы оставили подпись и которое вы огласите на суде, можно ожидать что-нибудь не более семи лет. Поймите меня правильно, это весьма и весьма незначительный срок. Вы ведь убийца? Вдобавок у вас приготовление к террористическому акту, не забывайте. Но мы будем ходатайствовать… Я вот что хотел спросить, как вам у нас? Нормально? Понимаю, первый день, не привыкли. Однако, как вы могли убедиться, это учреждение образцовое, экспериментальное. Сейчас многое в жизни меняется. И будет меняться. В стране всего три подобных хозяйства. Ведь подследственный еще не преступник, вы согласны? Значит и условия содержания не должны отличаться от среды, из которой мы, как это не грустно звучит, из которой нам иногда приходится извлекать человека. Даже не «извлекать», а, скорее, вынимать. Нет, даже не «вынимать», а как бы направлять. Вы понимаете, что я имею в виду.