Александр Диденко - Чучело человека [СИ]

Сосед пожал плечами.

— Ну и хорошо.

— Скажите, Инга, ваш ребенок… ребенок Заславской, он воссоздан учеными для…

— А вот это совсем вам не нужно.

Зима случилась затяжной, долгой. Я дважды находился на грани смерти, но не заснул — не погиб в обмороженной подворотне, не испустил дух в зубах крысы. Пережив трудный сезон, я почувствовал уверенность — судьба берегла меня. Весна же была короткой: едва сошел снег, припекло, полезла трава. Я выбрался из подвала, широко вдохнул, ощутил прилив сил, с удвоенным упорством двинул на поиски мальчика.

Щепкин закреплял и вновь множил успех. В начале июня я увидел его. Он мчался в автомобиле с открытым верхом, рядом сидел Рублев, и голубой флажок с улыбчивым солнцем трепетал на капоте. Прохожие оборачивались вслед, а Щепкин думал, что вот так же, в открытом всем ветрам ландо, словно на заклание, везли Кеннеди. Казалось, вот-вот откуда-то сзади, с высокой башни грохнет винтовочный выстрел. Но никто не стрелял, не визжала пуля, и даже черная кошка — моя сожительница — не решалась пересечь дорогу.

Многое изменил Щепкин с тех пор, как оставил меня у реки, многое из того, что обещал в программе, исполнил. Блистал. «ВОСКРЕШЕНИЕ Ltd» служило двуногим, и, видит небо, я пребывал в смятении.

Ушедшим октябрем, с удивлением обнаружив безмятежного Рублева на рабочем месте, Щепкин вдруг простил, не потребовал объяснений; у всякого ли хватит смелости служить опальному боссу, каждый ли бросит себя в отнюдь не бутафорский костер? — не донес ведь, не выдал!

— У меня мать престарелая, господин Ще… простите, господин Рукавов. На иждивении. Но я никому, никому.

И Щепкин поверил, принял в команду, повел за собой. Разве они не похожи? Разве сложилось бы, приди за ним туда, где трава на лоджии да валун в самурайском стиле? Не донес ведь, не выдал!

— Что читаешь? — спросил Щепкин, оторвав взгляд от черной кошки, стремительно уплывавшей в пыльное далеко.

— «Вечерку», — ответил Рублев, показав первую страницу. — Об обжорстве.

— Все ясно!

— Да нет, доча, здесь интересно. Утверждают, что бутерброд — наркотик. И даже подтвердили на практике. Здесь случай с девятилетней девочкой описывается, чрезвычайно страшный, врачи назвали происшедшее наркотической ломкой.

— Вот как! — заинтересовался Щепкин.

— Да-да, — горячо закивал Рублев, — вот. Все случилось накануне рождественских праздников в январе этого года в Питере. Родители нашли девочку мертвой. Экспертиза показала, что она задушена. Кто и зачем это сделал, оставалось тайной. Старшая, двенадцатилетняя, пребывала в таком сильном шоке, что ее поместили в психиатрическую больницу. Причиной шока, как объяснили, послужило зрелище чудовищной сцены растерзанной младшей сестры.

— Понимаю, — сказал Щепкин.

— Так вот, доча, когда старшая через несколько дней вернулась в себя, она призналась, что собственными руками задушила младшую, оторвала той руку. И причиной убийства стал бутерброд. Бутерброд был один, а сестер — двое. Они затеяли драку.

— И победил сильнейший.

— Натурально! — сказал Рублев. — Мне кажется, в самом деле, нужно с насилием этим бытовым что-то делать. Бороться нужно. Насилие, что видят дети на экранах, оно… сокращать его нужно. Вот что здесь пишут: «Насилие, льющееся с экранов телевизоров, отрицательно влияет на психику детей, которые не могут отличить настоящую смерть от вымышленной».

— Думаю, наши дети — особенные дети. Нужно принимать законы, по которым ребенок любого возраста несет ответственность наравне со взрослым убийцей, сажать их.

— Вот, — Рублев щелкнул пальцем в газету, — об этом и пишут, что дальше некуда. Но, доча, ведь дети! Жалко.

— Жалейте, жалейте, пока нас всех не перережут. Есть что-то еще?

— Зверское убийство учительницы математики.

— Читайте.

— «Стало известно о зверском убийстве тремя девочками престарелой учительницы математики. Ирина Леонидовна Гриб жила одна, в силу слабого здоровья в школе не работала. Женщина любила детей и регулярно приглашала их в гости. Двадцать пятого мая, в день окончания учебного года, пяти девочкам десяти и одиннадцати лет понадобились деньги на мороженое. Где их раздобыть, девочки не знали. Одна из них вспомнила о соседке, пожилой учительнице, посоветовала навестить ее, предположив, что у Ирины Леонидовны могут найтись какие-нибудь деньги. Вооружившись теннисными ракетками, девочки пришли к женщине. Когда та открыла двери, они набросились на нее. В течение получаса школьницы жестоко избивали педагога. Ирина Леонидовна скончалась от перенесенных побоев. Тело погибшей, спустя несколько дней, обнаружили соседи, потревоженные тяжелым запахом. Милиции удалось раскрыть преступление благодаря бдительности соседей. Супруги Николаевы показали, что видели, как к учительнице приходили девочки. Подробное описание убийц помогло стражам порядка разыскать участниц чудовищной расправы по горячим следам. Теперь девочкам придется отвечать за свое преступление…»

— А вот и нет, не придется, — возразил Щепкин. — Скорее всего, и родителям не придется. А будь у нас соответствующие законы, по всей строгости б ответили, мерзавки, на всю катушку!

— Жалко, доча.

Вдруг заинтересовалась прокуратура, зашевелились какие-то течения, возникли и поползли нехорошие предположения. Щепкин оставался спокоен. Заговорили, что к смерти Щепкина причастен Рукавов, что Щепкин вовсе не умер от внезапно случившегося инфаркта седьмого июня прошлого года, и даже не утоп, а именно убит. Болтовня эта веселила Щепкина. Слухи отслеживала служба безопасности и, в качестве контрмер, запускала собственные. Негласно, оставаясь в тени, по одному, прокуратура приглашала сотрудников «ВОСКРЕШЕНИЕ Ltd» на задушевные разговоры: «Это обычная практика, и иногда такое случается». Тем не менее, эх! тем не менее, находились такие, что подписывали какие-то материалы, слезливо скандалили, суетливо давали показания, между тем остающиеся столь абсурдными, что даже ответственные работники понимали: ничем, кроме традиционного недовольства существованием, недостаточными заработками и обидой на руководителей, писанина эта не вызвана. Только ведь человеку исконно чего-то не хватает: пищи, интриги, любви. Разве мог Щепкин полюбить скопом, разве мог накормить двумя хлебами, побыть с ребенком? Не присутствовал он, словно Шива, одновременно в каждом департаменте, участвуя во всякой внутрикорпоративной склоке, не оставался нетребовательным, не мог, черт возьми, бросить бизнес.

— Что им всё надо, что всё мало-то? — сокрушался Щепкин. — Ведь и клубники нет, и город чище, и в рекламе не испражняются… — вынул из-за пазухи подарочный, с холодком, губернаторский «Стечкин» — «от народа» — подышал на перламутр, порисовал ногтем ёлочку, потер рукавом, — в рекламе же не срут?