Александр Диденко - Чучело человека [СИ]

— Знаете, — сказал Щепкин, — а ведь хорошо было: клубника… традиции… разве это плохо? Вы не находите? Что по живому было резать? Жалею об этом решении. Возрождать нужно, поднимать.

Получив письмо, Щепкин ощутил себя готовым съесть человека… отварил кус говядины — ветка укропа, чеснок, лаврушка — вонзился зубами, не пошло, бросил, заплакал. Лежал подле матери.

— Кто та женщина? — Заславский смотрел в глаза. — С детьми. В моем доме.

Щепкин вопрос понял. Замельтешили круглые камешки — то ли окаменелые клещи, то ли пули пневматического ружья. Все-таки клещи. Обратный процесс. Нет, мать не оживить. Наверное, у них имеется нужное вещество? Не согласен — смириться, скорбеть… Скажут: «Рукавов по Щепкину в трауре…» Противоядие от окаменения… Женщина с детьми… Думаешь, электорат не ждет, не желает? Не Щепкин придумал — расчеты. Не он выдумал детей, пацана этого. Через несколько лет — совершенный вождь. Не новый — тот самый: усы, жесткое солдатское сукно, рука за пазухой, околыш, не знавший кокарды. Тот самый, понял?! И не дай Бог обманешь людей! Люди ждут. Все понял?!

— Кто эта женщина? — повторил Заславский.

— Наша сотрудница, — ответил Щепкин.

Патриарх, кажется, помнил тот год — год Че, шестьдесят пятый, когда прогрессивное человечество — то, что было в курсе дела — встало на дыбы, возмутилось и поклялось, о чем благополучно забыло, отомстить… помнил, кажется. Девочке шел третий год… пятый? — все-таки третий — платьице в ромашке, тканная кукла. «Теперь мой папа — ты?» Усыновил. Все же, никак не больше трех… Или в семидесятом? Устал, устал… Тканная кукла… Детдом, школа, институт… Ни кавалера, ни мужа… сказала, что без мужа — грех… без мужчины. В дневнике записала. Но сдалась, а он… отпусти, Царь небесный, грех ему этот страшный, подлый… — но никак нельзя, никак ведь! — солгал: счастья ей желал, детей… Не было полного ДНК — вождя никакого не было… Самое невероятное, самое неправдоподобное на веру взяла… здравый смысл отвергла… На веру взяла… Двойня… И когда он, наконец, признался, не вини, Господи, простила и благодарила его…И ушла. А отец детей… ну какое это имеет значение? Важно, что Липка нашел, спрятал ее… Теперь, когда показалось, все позади, вдруг открылось: человек не нужен. Можно обойтись без, можно запросто пригласить актрису, подобрать детишек, поселить в нужном месте, набросать нехитрую легенду, вложиться. Дабы нарастить и приумножить, дабы обмануть и повести, а в дороге ограбить.

— Это так, — выдохнул Щепкин, — бизнес есть бизнес: ни Инга, ни дети мне не нужны, поверьте, я даже не искал их, более того, нам выгодно, чтобы они никогда не объявились, было бы спокойнее… всем спокойнее. А вождь нужен. Не мне — людям.

— Но ведь не по-христиански.

— Что именно?

У Щепкина времени имелось немерено, он с удовольствием бы поторговался, живо и обстоятельно толкуя о соответствии бизнес-проекта догме и нормам морали, у Заславского не оставалось — ни сегодня, ни впереди — и он извлек последний аргумент:

— Вы ведь не Рукавов, не так ли? Вы — мещанин Щепкин, человек пустой и никчемный, пользующий чужую жизнь… имя с чужого плеча. Если вы продолжите эксплуатировать эту бессовестную легенду, и я не снимаю с себя вины за ее появление, о чем без устали молюсь, мы будем… мы будем вынуждены развенчать вас… Вы ничего не имеете, вам ничто не принадлежит, у вас даже внешность чужая… Вас будут судить.

— Вот как! Вы — наивный старик. Кто рискнет это сделать?… — Щепкин улыбнулся, прикинул шансы. — У меня созрела мысль, — глаза полыхнули огнем, — я дам вам денег, вам нужны деньги? Скажем, на восстановление храма, на иконы, на девочек, черт возьми. Назовите сумму. Желаете наличными? Хотите, куплю Инге дом, куплю индульгенцию вам, вашим монахам. Все что хотите — куплю.

— Вас будут судить, — повторил Заславский. — Не те, что не рискнут…

— Другие… — кивнул Щепкин, — без греха и корысти. — В руке блеснул перламутр. — Видели? «Стечкин». Штучный, губернаторский. Калибр… хрен знает, что за калибр. Но без осечек. Без сбоев. Вот так отводим затворную раму, досылаем патрон и оружие готово к… К чему готово? Не правда ли, наивный вопрос? И где ваши те, что без греха? Ау, вы где?! — Щепкин манерно вывернул карман брюк, — тут нет… может, тут? — вывернул второй, — и здесь.

Глухая, беззубая, потому чрезвычайно обидная оплеуха вернула Щепкина в реальность.

«Отче наш, находящийся на небесах, Великий, Всемогущий, ниспошли нам прощение грехов наших. Да благословен будет сегодняшний день…»

— За братию, — сказал Заславский, размахнулся и влепил вторую — за дочь, это святое…

На третью можно было не льститься — Щепкин спустил курок — но уж как не отвести душу, как не рвануться, не попытаться… за неуважение к старости… не попытаться… но пуля уже изверглась из канала, уже ввинтилась в это краткое пространство, преодолела его. Немыслимой силы удар толкнул в подреберье, согнул, отозвался в затылке, разворотил позвоночник. Запрокинулось небо, пошло вперед, к ступням, брызнули облака врассыпную, за птицей, треснул под телом посох… И еще два выстрела — три! — не услышал Заславский, не почувствовал — увидел: вспороло пиджак… вздыбилось над переносицей… Скакнул за мячом худенький мальчик, бросилась няня… и заструилось: побелела трава, побелела пашня, белым-белое сошло, занесло деревню, закружились белые голуби… белый конь прискакал, зажевал над ухом, дохнул жарко, будто секрет белого выдать решился… белым бе-елое!

Велиар подбросил белке орешков, почесал пятак. Кажется, Щепкин показал себя во всей красе: не подвел, оправдал, не омрачил.

— А ты с молнией перся, с грозой… Спешишь, с плеча рубишь. Никто, говорил, ноль без палочки.

— Признаюсь, был не прав, поторопился. Но одним мерзавцем больше, одним меньше, не все ли равно? Не Володя Щепкин, другой. Ты, брат, вечно спасителя из себя строишь.

— Не подозревай, не подозревай, лучше лоб подставь.

— Для чего это? — отмахнулся Ибрис, — такого разговора не было. Да и не ясно ничего. Может, он так, для проформы, или другое замышляет. Ты лучше вот, газетку почитай.

— Да читал я. Спаситель оказался греком, кто-то из стариков вспомнил, что страдал по поводу его предыдущей принадлежности, кто-то — что гадали, обрезанный или нет, искренне страдая и проклиная семитов, те — антисемитов, все как водится. «Иисус — еврей?! Вы с ума сошли!» А не все ли равно? Тебе не все равно? И мне… Копают, копают, когда надоедает — роют. Все выискивают, все взвешивают, чьей крови больше — греческой, прочей. Притянули за уши метод… не помню… а! свидетельских показаний. Не идиотизм, скажи? И я про это. По фактам — откуда они, факты эти? — изготовили фотопортрет. Иконы измерили! Ну, сразу икону волоки, зачем портрет с портрета? Возня примитивная, хитрющая. Ой пройдохи, ой пролазы. Жуки! Ведь не было никакого Спасителя, не-бы-ло!