Дмитрий Пригов - Мысли

Так вот, подобные манипуляции внутри меня самого, еще до всякого объявления и предъявления их внешнему миру, которые могут оказаться маленьким и жалким привеском ко всему предыдущему, только и могли, хоть в какой-то мере объяснить мои сомнения и трудности при попытках отыскать нужный ракурс и аспект проблемы в данной ситуации и данной географической точке. Малым подспорьем в пределах тогдашнего моего культурного окружения, мне могли служить только предполагаемые достаточные многолетние усилия многочисленных и беззаветных исследователей российской литературы и переводчиков по донесению до японского читателя специфики русской литературы. Но даже при всей возможной полноте освещения данного предмета (в какой вообще может быть явлена чужая литература и культура в иноязычном ей культурном пространстве) обычно на долю поэзии приходится весьма незначительная часть исследовательских усилий. Особенно на долю современной поэзии, и у себя-то на родине вызывающей споры и разнотолки. Особенно в нашей стране, потому что даже в Японии для людей культурно-ориентированных и осведомленных, например, в мировом изобразительном искусстве и его табели о рангах, имя Малевича вполне уже включено в незыблемый список несомненных классиков, уже и поп-фигур, в то время, как в России до сих пор в весьма культурных и уважаемых изданиях ведутся ожесточенные споры по его поводу — художник ли он или же проходимец? Действительно — может, проходимец? Или художник? Кто разберет. И это о человеке, почившем более полувека назад! Что уж говорить о современной неразберихе? О современной поэзии, к примеру. А я, замечу, в достаточной мере поэт, и поэт современный, то есть, во всяком случае, все еще живущий. Но не в моих силах разъяснить даже небольшую толику всего этого. Попытаюсь просто наметить и, по мере сил поименовать некоторые проблемы.

Я не собираюсь описывать нынешнюю ситуацию на примерах и практике современных российских поэтов, пишущих весьма разнообразно и в разнообразнейших стилистиках — от неосознанно и осознанно-стилизованно архаичных, до наисовременнейших в виде литературных перформансов и рок-текстов. К тому же я, замечу, плохой читатель, но зато неплохой, как мне представляется, следитель всяческого рода стилистических жестов и проявлений в напряженном культурном пространстве. То есть специалист по прослеживанию траекторий промелькнувших сущностей в насыщенной атмосфере. Посему я отнюдь не о конкретностях. Я просто попытаюсь обрисовать поэзию, каковой она мне представляется как род социокультурной деятельности, сложившейся в ходе развития, наследования традиций и современных изменений.

Возможно, сконструированному заинтересованному квазияпонскому слушателю, да и некоторым другим, неизвестно, что до недавнего времени, до перестройки (надеюсь, хоть знакомо это слово и феномен им описываемый), поэзия в России, то есть в тогдашнем СССР, была очень популярна. Ну, очень. Просто немыслимо популярна.

Этого сейчас и не описать. Поэты выступали, собирая многотысячные толпы фанов по огромным залам и на гигантских стадионах. В своей всенародной известности они вполне могли быть сравнимы с нынешними поп-, рок- и кинозвездами, в тогдашней России просто и превосходя их по популярности и значению для культуры. Сейчас уже, замечу, это далеко не так. На то есть определенные социокультурные причины. Как, впрочем, определенные социокультурные же причины были и у описываемой необыкновенной популярности и важной роли, которую поэзия играла в предыдущие времена. А популярна она, как я уже помянул, была невероятно. Просто даже непредставимо для нашего времени и, думаю, в любой точке планеты. Неким примером для неложного сравнения может послужить вся аура ажиотажа и безумий вокруг рок- и поп-музыки и их почти запредельных мегазвезд, суперзвезд и звезд просто. На моей еще памяти вечеринки молодых людей, которые после принятия определенной дозы спиртного заканчивались далеко за полночь чтением стихов любимых поэтов. Стихи же, по русской традиции, помнили наизусть, помнили тысячами и бесконечно, до самозабвения любили их слушать, соревнуясь как в количестве запомненного, так и в трактовке и исполнении всеми знаемого. Несмотря на то, что при той специфике существования советской культуры, поделенной на официальную и неофициальную, подпольную, андеграундную (к которой принадлежал и я), неофициальной литературе не было позволено появляться в открытой печати никаким способом, имена подпольных поэтов были в достаточной мере известны по всей гигантской территории России. Это оказалось возможным благодаря неординарной форме существования неофициальной литературы — самиздата. То есть отпечатывания оригиналов в небольшом количестве на печатной машинке дальнейшего их распространения и уже дальнейшего, вторичного перепечатывания, дублирования и запускания в еще более отдаленные места обитания. Количество энтузиастов и самой подпольной литературы и перепечатчиков было столь велико, что плоды подобной деятельности в виде совсем уж ветхих и слепых, плохочитаемых экземпляров достигали порой самых глухих уголков страны. До нашей поры они сохранились в виде пожелтелых, разрозненных страничек, неизмеримо дорогих памятливому сердцу свидетеля и участника, а также исследователей-архивистов различных фондов и архивов. Увы, нынче эти подробности малоизвестны, и моим славным молодым соплеменникам, слаба брезжа, вернее, слабо попискивая где-то в маргинальных полуосвещенных подвалах культурной памяти. Посему подобные описания или устные изложения на всякого рода поэтических и литературных встречах зачастую вызывают вполне неложное удивление и недоумение. Так что оставим данный пассаж по причине возможной какой-нибудь будущей публикации данного текста в русскоязычной прессе.

Конечно, это несколько ностальгически печально и обаятельно, но в то же время вряд ли кто-либо из реальных участников процесса самиздата пожелает возвращения его актуальности вместе с единственно возможными социокультурными обстоятельствами подобного возврата — жестким тоталитарным закрытым политическим режимом. Но это особая тема.

Итак, продолжим. Как профессиональная литературная деятельность занятие поэзией в Россию пришло достаточно поздно из стран Западной Европы вместе с общим и тотальным поворотом России в сторону европейской культуры, с которой она никогда более принципиально и не порывала, несмотря на многочисленные и громогласные уверения в своей восточности и даже некой тотальной буддийности. Буддийства и восточности в ней и было только что не завершенное западничество, и именуемое в российском обиходе российским буддизмом. Да и то не скажем, что буддизм, но, скорее — некоторая как бы восточность. Скорее даже, некие черты, сходные, скорее, с мусульманством, особенно в части попыток православия и власти в их попытках разрешения и подходе к современным актуальным социокультурным проблемам вполне в духе мусульманского фундаментализма. Но это так, к слову.