Дмитрий Пригов - Мысли

Вот, пожалуй, и все.

При первом же посещении музея Фрейда меня не то чтобы поразило, но несколько, что ли, озадачила некая хаотичность обстановки в доме, что, впрочем, вполне соответствует состоянию любого частного жилища. Я не то чтобы ожидал увидеть развешанные по стенам некие схемы и диаграммы, столь распространенные в приемных помещениях разного рода медицинских учреждений, но все-таки хоть какое-то представительство рациональности его теорий и установок. Мне не хватало прозрачности атмосферы и холодности воздуха. Посему захотелось внести посильный вклад в это, представив некий эксплицированный результат рефлексии по поводу теории Фрейда.

Работа сия весьма нехитра. По номерам-позициям букв в алфавите (в данном случае, латинском) определяется число каждой буквы. Числа букв складываются, и полученная сумма делится на количество букв. Так получается число каждого слова-термина. Затем все числа слов складываются, и сумма делится на количество слагаемых слов-терминов. Так обнаруживается генеральное число теории Фрейда, полученное на основе выборки из семи основных терминов этой теории (правда, взятых по весьма произвольному принципу — так ведь и вся наша жизнь есть чистый произвол!). Затем вычитанием генерального числа и чисел слов-терминов получаем рейтинг каждого термина, который незыблем, не подвергаем никаким коррупционным влияниям и лоббированию, что весьма существенно в других сферах исследования — экономической, художественной, политической.

Данный проект может рассматриваться как подпроект большого, утопического, практически, не имеющего шанса быть когда-либо завершенным Основного проекта по определению Генерального числа Универсума. Подобным же образом мной обследованы многочисленные сферы человеческой деятельности, такие как национальные литературы (по именам писателей), физика и химия (пока только в двух вариантах — по именам ученых и по терминам), русская еда, генеральное русское слово, мировая валюта (в двух вариантах — до принятия евро и после), Art Cologne, Frankfurt Art Fair, Moscow Book Fair, германское генеральное число (по именам исторических, политических деятелей и деятелей культуры) и пр.

Естественно, сразу возникает вопрос о прагматике подобного исследования. Да нет никакой прагматики. Эти рейтинги чисты, незыблемы и непоколебимы, пока существует язык, словарь и алфавит в любой культуре. Некоторой пояснительной аналогией может послужить практика выстраивания шеренги людей по росту. Ни дальнейшая их работа, ни квалификация, ни должностные распределения впоследствии нисколько не связаны с их позициями в шеренге соответственно росту. Эта стратификационная система действительна и работает только в пределах подобного построения и является наградой, как сказал бы Кант, только самой себе. Потому и истинна.

Жанр инсталляций сам по себе фантомен. То есть любая инсталляция является фантомом. В отличие от традиционных жанров, оперирующих с вполне определенными объектами, легко перемещаемыми из пространства в пространства, инсталляция возникает прямо на месте происшествия как артефакт. До поры же своего осуществления она пребывает в качестве эскиза, воображения, представления в голове художника. Ну, в крайнем случае, в виде эскиза на бумаге. В процессе своего осуществления она, инсталляция, столь протеична, что, приспосабливаясь к особенностям и конфигурациям данного помещения, уже абсолютно уходит от первоначального идеального замысла, рождаясь прямо в пространстве осуществления. По истечении же срока экспозиции, 90 % инсталляций так же фантомно исчезают, рассыпаясь на составляющие части (некоторые из которых вполне могут начать и самостоятельное существование в коллекциях и собраниях), оставаясь в документации, каталогах, фото и памяти наиболее памятливых зрителей. Единственную инсталляцию, которую, практически любой может осуществить в виде долгострочного проекта, — это инсталляция собственного жилья в пределах собственного жилья.

Естественно, что идей инсталляций, во всяком случае у меня, возникает в неизмеримое количество раз больше, чем возможностей их реализации. Но, запечатлеваясь на бумаге в виде проекта, они как бы уже и осуществляются, истинно соответствуя истинной фантомной природе инсталляции. Собранные же вместе, они являют некий идеальный, небесный мир существования ангельских тел многочисленных инсталляций — такая вот виртуальная страна с ее чистыми обитателями.

Все проекты моих инсталляций представляют собой изображение некоего модельного пространства, которое в реализации в пределах конкретного помещения, конечно же, модифицируется соответственно ему, изменяясь порой до неузнаваемости. Но на бумаге оно существуют в первозданной чистоте и нетронутости. Через это модельное инсталляционное пространство фантомов проходят многочисленные предметы и обитатели окружающего мира, обретая различные масштабы и сочетания, но окрашиваясь в основные неварьирующиеся цвета. В три метафизических цвета, кстати основных цвета русских икон и русского авангарда начала века, — черный, белый и красный. Черный — цвет укрытости, метафизической тайны и магической непроницаемости. Белый — цвет энергии и источения. Красный — цвет жизнь, vita. Синонимами черного являются лиловый и фиолетовый. Белого — желтый и оранжевый. Красного — зеленый, на уровне распадения единого феномена жизни на жизнь вегетативную и кровенесущую.

Фантомы инсталляций выстраиваются в серии в соответствии с вариантами, модификациями одного и того же сюжета. Они являются постоянным предметом моей художнической активности наравне с их реализациями, объектами, огромными пространствами суперграфики и просто рисунками.

Ну что можно сказать о всей сумме представленных здесь текстов, если у кого достанет терпения и любопытства ознакомиться с ними? Во-первых, степень их принадлежности ко мне весьма и весьма относительна. Ну, это понятно любому мало-мальски начитанному человеку, ознакомленному со способом порождения и бытования подобных текстов. Однако я осознаю, что все-таки несу определенную ответственность за все здесь высказанное. Вернее, высказавшееся. Ну, может быть, не так уж пафосно — за все! Все — это звучит слишком уж глобально и, действительно, почти непереносимо ответственно. Все-таки, как сказано одним поэтом, правда, совсем по другому поводу и случаю, — мы брать преград не обещались. Во всяком случае, таких высоких. Однако за некоторые оценки и характеристики, данные вполне конкретным лицам, я несу определенную ответственность. Имею, конечно же, в виду не ушедших классиков (которым все равно уже, что о них здесь среди нас говорится и сплетничается), но моих живых вполне чувствительных и ранимых современников. Но и нельзя, в то же самое время, не принять во внимание, что весьма трудно приносить бесконечные извинения за всякого рода возможные оговорки, недочеты и сознательные претензии и инвективы, поскольку через достаточно короткое время все мои оценки могут вполне и поменяться. Да и уже поменялись. А вот и опять поменялись! Так что же, всякий раз и извинения приносить? Или, может быть, принести извинение сразу одно за все прошедшее и будущее? Да, да, и за настоящее, так как во время нынешнего говорения я всенепременно опять кого-то обижаю и уже многократно обидел. Уж и не знаю, что предпринять. Ведь и не простят. А и ладно. Не простят, и ладно! Я попросил прощения, с меня и взятки гладки. Нет? Не гладки? Или, все-таки гладки? Что? Не понял. Так все-таки гладки или негладки? Вижу, вижу, что негладки. Правда, это в отдельных случаях с отдельными людьми негладки. А так-то — гладки. Вот и хорошо. Но я, собственно, совсем не об этом хотел поговорить. Я о другом.