Дмитрий Пригов - Мысли

Это все так. А ведь совсем еще недавно наиболее радикальные российские концептуалисты были вполне поминаемы, и их практики и имена были очень даже влиятельны в пределах российского изобразительного искусства (однако, при уже упомянутых резко сократившихся сроках в пределах культуры и искусства, это бытовое «совсем недавно» может вполне даже восприниматься как цельный и завершенный эон). Не мне вам напоминать это и напоминать эти имена.

И теперь есть то, что есть теперь.

Более не возвращаясь к проблеме естественного процесса расцвета и завершения стиля и естественной же реакции на него ему наследующих и последующих, попытаемся понять местный более широкий социокультурный контекст, отражающийся в этой узкой внутривидовой борьбе и отчасти порождающий ее.

Прежде всего следует отметить, что в результате всего произошедшего в стране за последние 15 лет (да в широком смысле — за сотни лет) у нас не осталось никаких иных зон престижности, кроме денег и власти, что, собственно, одно и то же. Для нашего разговора о концептуализме (особенно в его московском изводе) с присущей ему культуро-крицитической доминантой, существенно, что в стране отсутствуют зона академической престижности, гражданское общество и какое-нибудь более-менее влиятельное левооппозиционное движение, являющиеся основной питательной средой и потребителями культуро-крицитических тенденций в культуре и искусстве.

Конечно, весьма существенно, при отсутствии вышеупомянутых позиций или ниш критической рефлективной мысли, давление рынка и массмедиа с их доминирующей красочной, почти галлюциногенной визуальностью, апеллирующей к сенсуальности и анестезирующей рефлексивное. (Интересно, что опять востребованный опыт некоторых соц-артистов воспринимается исключительно в его декоративной и развлекательной шоуподобной яркости. Тот же косолаповский Ленин с головой Микки-Мауса в этом контексте если и производит некий ужасающий эффект, то скорее в стилистике голливудских хорроров).

В результате всяческих пертурбаций, произошедших в стране, вообще наблюдается нарастание антиинтеллектуализма, что весьма соответствует традиционной культурной ситуации в России, где влияние рефлексивного и интеллектуального совпадает с моментами резких переломов в политической и социальной жизни и обращения к западному опыту и западным социальным и культурным моделям. И, соответственно, откат по всем фронтам сопровождается ярым и идеологизированным антиинтеллектуализмом.

И под конец, если предполагать некоторые перспективы, где концептуальный и любой пост-пост-пост-концептуальный опыт может быть востребован, то, пожалуй, можно представить себе два принципиальных социальных проекта. Первый — развитие гражданского общества, образование зоны академической престижности и возникновение серьезной левооппозиционной мысли и левооппозиционного движения. Второй же — резкое ужесточение режима (при естественно сопутствующей апроприацией основных культурных институций и вообще, культурного пространства), отторгающего в оппозицию большую часть культурной элиты, которая и станет питающей средой и потребителем культуро-критицической направленности в искусстве.

Но многим оно слух не ласкает. И понятно.

Хотя в самом феномене бестселлера нет ничего запредельного и противоречащего сути культуры. Да и вообще, проявлению самого антропологического с его борьбой за влияние, власть и доминирование.

Всегда существовало и существует поныне нечто наиболее популярное и читаемое, которое в наши времена доминирования рынка определяется как самое покупаемое. Раньше, когда власть и деньги были сосредоточены если не в одних руках, то в пределах очень узкого круга правящей элиты, понятия всеобщей популярности и реальной власти и влияния в культуре были разведены.

Однако же с наступлением времен превалирующего урбанизма, всеобщей грамотности, доминирования рынка и массмедиа все сошлось в одном магическом слове — бестселлер (аналоге хита в поп- и рок-культуре). Хотя стоит обратить внимание, что в достаточно и поныне архаизированных культурах до сих пор существуют различные механизмы популярности и реализации властных стратегий в разных социальных стратах или национальных образованиях. Причем упомянутые культуры разнятся степенью своей архаичности от буквально еще устного функционирования текстов (как во многих странах Азии и Америки) до прекрасной и вроде бы единственно достойной культурной модели XIX века (столь у нас уважаемой и почитаемой).

Здесь же и сейчас статус и роль бестселлера вполне соответствуют специфике социоэкономической ситуации и культурной традиции. Сохранившиеся со старых и недавних советских времен просвещенческие представления о наличии одной и единой литературы и одного главного писателя побуждают авторов бестселлеров позиционировать и, соответственно, без толики сомнения воспринимать себя в качестве таковых. Это, естественно, приводит в отчаяние критиков и адептов высокой культуры, предполагающих, ровно наоборот, традиционную литературу единственно достойной называться литературой. Впрочем, я понимаю, что эти наблюдения и замечания вполне банальны.

Но когда социально-экономическая революция уничтожила в стране все уровни престижности (академической, общественной, культурной), существовавшие и при советской власти, присовокупив к этому и зону андеграундной престижности, кроме денег и власти (что, собственно, одно и то же), это обнажилось в предельной откровенности. Да при отсутствии к тому же развитого и артикулированного левооппозиционного движения, которое совместно с вышеупомянутыми сферами деятельности и функционирования рефлектирующей мысли является питательной средой и основным потребителем культуро-критицической интеллектуальной активности.

Посему бестселлер по преимуществу ассоциируется с детективом. Кроме редких случаев, когда в эту зону попадают совсем иные писания по причине разного рода скандалов, что, впрочем, является вполне принятым и нормальным механизмом рыночной и массмедийной технологии. Но внезапно и резко расширившийся круг читателей вряд ли удержит надолго в зоне своего внимания подобные тексты, так как содержательная сторона их вполне не соответствует ожиданию. Слой же адекватных читателей такого рода произведений находится за пределами влияния на рынок.

С культурологической же точки зрения стремительно сменяющие друг друга на рынке и в зоне потребительского внимания бестселлеры являются презентантами так называемого общеклипового культурного сознания в пределах литературы и вербальности. То есть сознания, удерживающего любой предмет в зоне внимания весьма короткое время. И дело не в размерах бестселлера или в условно-декоративно задействованных в нем глубинных исторических пластах, так как в пределах рынка доминирует не текст, а жест стремительного завоевания и стремительной же поставки новых товаров. То есть победившая идеология расширяющегося рынка с идеей и стратегией опережающего морального устаревания, сокращающая срок потребления почти до одного года. Собственно, такой временной модус существования всегда был свойственен развлекательной литературе, однако ныне он обрел идеологическое обоснование и стал доминантой художнических стратегий. При отсутствии общей большой культурной памяти бестселлеры способствуют формированию общей кратковременной культурной памяти, утверждая ее и порождая механизмы ее функционирования. Ну, как в том анекдоте про инвалида, в автобусе склонившегося над сидящим юношей: