Дмитрий Пригов - Мысли

А в общем-то, отношения между Малевичем и Дюшаном могли бы быть описаны как отношения двух наследующих друг другу поколений. Тот случай, когда последующее не отменяет, а снимает неразрешимость проблем предыдущего, просто перенося их разрешения на другой уровень. (Тут уместно упомянуть типологически сходное соотношение между упомянутым захоронением Малевича и посмертным увековечением Владимира Ильича Ленина.) Правда, еще многие художники различных направлений и стилей, наследующие Малевичу или просто во времени последующие ему (даже и не приемлющие его), вплоть до времен упомянутого Уорхола (естественно, он лишь наиболее яркое и эмблематичное имя, обозначающее процесс, сотворяемый и сотворенный огромным количеством художников), находились в пределах проблематики Малевича. Нынче же стратегия жеста и назначения столь разнообразно разработана и тематизирована, что любые иные находятся практически в ее горизонте, и их адепты порою и не замечают этого, пытаясь даже отрицать эту стратегию или же просто не рефлексируя по этому поводу. Разумеется, напомним, данные рассуждения относятся к весьма специфической зоне современного искусства, которая, как мы говорили, заслужено быть названной как-нибудь самоотдельно. Названа, скажем, Искусством Серьезным. Дабы быть отличаемой от Искусства Высокого. Но это все очень и очень условно. Я совсем не мастер в подобных номинациях. Тем более что, как показывает исторический опыт, они возникают вполне спонтанно и непредсказуемо.

И под конец несколько <���слов> о другом, хотя и непосредственно с этим связанном. Но, как говорится, о другом, о другом, да о том же самом. О подделках. Малевича подделать легко. Легко до чрезвычайности. Тому свидетельством известный факт (подтверждаемый многочисленными специалистами почти в открытую), что чуть ли не половина, если не больше, музейных Малевичей являются подделками. Дюшана подделать еще легче. Вернее, практически невозможно. То есть в любой подобной попытке попросту воспроизводится тот самый пресловутый жест, поскольку «текст» в данном случае не имеет никакого значения. Только чистый жест. И в этом смысле по всем музеям мира можно разместить писсуары имени жеста Марселя Дюшана. А тот первый писсуар будет преимуществовать перед всеми остальными только в качестве дизайнерского антиквариата, наравне с многими (или немногими) другими, сохранившимися от тех времен.

Ну если, конечно, не принимать во внимание полумистические идеи оседания на произведениях первоопределяющего прикосновения художника в виде некоей неосязаемой ауры или пыли. А если принимать — тогда конечно.

Естественно, естественно, многомерность образов и творчества Малевича и Дюшана намного превосходит маломощность моих аналитических усилий и предоставляет всем прочим возможность сблизить этих художников совсем на других основаниях. Или же разогнать их в разные углы социокультурного космоса, сопоставив совсем с другими героями совсем иных битв.

И они будут правы.

А мы смиримся.

Смиримся.

Вот уже и смирились.

Концептуализм — это тем или иным способом дефинированное определение направления, но и в то же самое время и в большей, может быть, степени — имени. Особенно у нас, когда под этим титлом подразумевалась достаточно большая и разнообразная группа художников и литераторов, многие из которых, строго говоря, в местах более корректных определений и терминологической строгости подобным образом названы быть не могли бы. Ну да ладно. Что имеем, то и имеем, о том и говорим.

Понятно, что как и любое другое художественное направление, концептуализм имел почти укрытую ныне от исследователей (если такие сейчас и найдутся) пору зарождения и смутного самонеразличения, затем пору героического взлета и вот ныне — пору ухода в холодные, почти каменноугльные пласты истории культуры и искусства. То есть он уже предмет, вернее, должен был бы быть предметом истории культуры и искусства. То есть он уже не рекрутирует в свои ряды новые силы, хотя его герои и основатели еще полны энергии и функционируют в пределах своих собственных разработанных личных мифов. Понятно, что личные синдроматики, сглаживаемые в период группового бытия и функционирования давлением ближнего окружения и дивизионистским азартом, со временем обретают более явные черты и искривляют личные мифы, удаляясь от генеральной линии любого направления. Все зависит от мощности этого самого мифа, что и определяет его актуальность или неактуальность в культуре. Тем более что в пределах ныне сократившихся до 5–7 лет культурных возрастов (почти трагически разошедшихся с возрастами биологическими и неимоверно удлинившимся сроком жизни) почти неизбежна ситуация для достаточно молодых художников реального переживания своих стилей и направлений и существования в пределах чужих либо кочевания по ним. Повторюсь, что все дело в мощности личного мифа. Тем более что специфика местной культурной ситуации и образа бытования андеграунда целиком предоставила концептуализму возможность почти неповрежденно пройти через три реальных (а не только культурных!) поколения своей репрезентации.

Теперь посмотрим на нынешнюю ситуацию у нас, естественно, держа в памяти вышеупомянутые общемировые стремительные и краткосрочные культурные процессы (что в определенной степени корреспондирует с известным заявлением Уорхола о том, что в будущем каждый будет знаменит на пять минут). Судя по результатам только что завершившейся Art Moscow, да и вообще, просто как бы сканируя ситуацию, во всяком случае в Москве, можно обрисовать определенную картину местной художественной жизни, в которой заметно явное исчезновение из экспозиций и актуального горизонта обсуждений практики и имен наиболее чистых и последовательных представителей отечественного концептуализма.

В принципе, конечно, вообще в мировом контексте тоже вполне наблюдаем естественный отход в тень радикальных концептуальных практик в плане вышеобозначенной нами невозможности рекрутирования новых сторонников под свои знамена. (Хотя, отметим, наличествующие и актуальные всякого рода наследования и интерпретации практики и эстетики концептуализма.) Однако, развитая и мощная система культурных институций и музеев на Западе давно уже закрепила и утвердила как сами эти практики, так и многочисленные имена. Они валоризированы, этаблированы, имеют цену на рынке и вполне актуальны в большом горизонте современной культуры и искусства. У нас же картина почти прямо противоположная и с институциями, и с именами, и с культурной памятью. Это касается не только концептуализма и не только прошлых, но и всех нынешних и, возможно, будущих имен и направлений. Конечно, если ситуация не изменится. Либо наличествует другой, более проблематичный выход для русских художников — впрямую, минуя местные наличествующие и отсутствующие культурные институции, вписаться в мировую историю искусства. Некоторым удалось. Но немногим.