Дженни Даунхэм - Негодная

– А мне можно к тебе в гости?

Этот вопрос вызывает у Мэри боль.

– Конечно, можно. Когда захочешь.

– Нет, – выдыхает Кэролайн. – Не говори ей этого.

Она ждет, что они обе откажутся друг от друга. Хочет, чтобы Мэри собрала вещички и исчезла, а Кейти стала послушной девочкой и перестала капризничать по пустякам.

А Стиву придется сыграть свою роль. Если ему нужно, чтобы к нему вернулась его дисциплинированная жена, он не должен задавать неприятных вопросов.

А Кэролайн? Вместо того чтобы выяснить отношения с мужем и сказать ему: «Знаешь что? Мне это не по силам, мне нужна твоя помощь, я хочу, чтобы мы стали ближе», она собирается сделать вид, будто все прекрасно, будто ее отсутствие было ошибкой, которая никогда и ни за что не повторится. Ничего плохого не случилось, и говорить не о чем. Кэролайн запрет все свои чувства на замок.

Мэри кажется, будто она вышла из собственного тела и смотрит на себя со стороны: как она наклоняется и целует малышку Кейти, как в последний раз гладит ее чудесные золотые волосы.

– Я люблю тебя, – говорит она, слышит, как тоскливо звучит ее голос, и ненавидит себя за это, потому что из-за этого грустного голоса Кейти смотрит на бабушку удивленно и неуверенно.

Кэролайн хмурит брови. Она словно бы велит Мэри не распускать нюни перед ребенком, а ведь все дело в ней. Это она разлучает их навсегда.

– Я отнесу ее наверх, – говорит Кэролайн.

Мэри провожает их взглядом. Мать и дочь. Около лестницы Кейти оборачивается и машет пухлой ручкой, в темноте похожей на бледную морскую звезду.

– Прощай, – шепчет Мэри. – Прощай, моя красавица.

Ну, вот она – самая сердцевина того, по чему тосковала Мэри. Две маленькие девочки – ее дочь и внучка. Обеих у нее отобрали. И по мере того, как ее покидала память, она могла вспомнить только печаль от их отсутствия и никаких подробностей.

Кейти провела черту под записью в «Книге воспоминаний». Пустых страниц не осталось. История фотографии была рассказана – настолько полно, насколько Кэролайн смогла вспомнить ее сегодня.

Кейти была так рада тому, что Мэри наконец испытала явное облегчение.

– Все правильно, – сказала она. – До последнего слова. Теперь я все помню.

– Не могу поверить, что я так поступила, – покачала головой Кэролайн. – Сейчас мне кажется, что я то ли слышала об этом где-то, то ли читала. Как я могла натворить такое? Как могла выгнать тебя ночью после того, как ты несколько недель заботилась о моих детях?

Она озадаченно обвела взглядом комнату, словно ответить ей могли мебель и стены.

Мэри протянула руку и погладила Кэролайн по волосам.

– Тебе требовалось, чтобы я была плохая. Это ничего. Я не против.

Кэролайн повернула голову и посмотрела на Мэри.

– Мама, – прошептала она. – Прости меня. Прости.

Никто не умер тогда из-за того, что Кэролайн выгнала Мэри. Она вернулась домой и стала жить с Джеком. Стив вернулся в семью. С Крисом все было по-прежнему. Кейти пошла в детский сад. Письма больше не приходили: Мэри не писала их, потому что не хотела вмешиваться в жизнь дочери, а Кэролайн просто изо всех сил старалась снова стать хорошей мамой и образцовой женой.

И Мэри ускользнула из памяти Кейти, потому что восемь недель – это не срок в жизни маленького ребенка и, чтобы дети такого возраста что-то запомнили, им нужна помощь. Нужны фотографии, видеозаписи и семейные истории, пересказываемые вновь и вновь… « А помнишь, как мама уехала? А помнишь, когда к нам приехала пожить Мэри? » Никто не собирался рассказывать Кейти такие истории за ужином, поэтому все превратилось в тайну. Эта тайна хранилась внутри Кэролайн. Стив старательно избегал разговоров об этом, Крис вообще не знал, Кейти никто не напоминал, а Мэри со временем обо всем забыла.

Кейти закрыла блокнот и положила его на журнальный столик. Ей хотелось верить, что боль Мэри теперь отступит, ведь появились факты, за которые она могла ухватиться. А когда эти факты ускользнут из ее сознания – а это неизбежно произойдет, – то они останутся в блокноте, и Кейти снова расскажет Мэри эту историю.

Однако, может быть, стоило завести новый блокнот и переписать в него жизнь бабушки? Ведь когда Мэри окажется в доме престарелых, ее воспоминания должны будут находиться при ней, а медсестрам совершенно не обязательно читать то, что Кейти написала о себе в конце.

Она улыбнулась, встала и поцеловала Мэри в мягкую щеку. Потом заглянула в кухню, где ее мать говорила по телефону с кем-то из социальной службы, и помахала ей рукой. Кэролайн нахмурилась и удивилась.

– Куда ты идешь? – произнесла она одними губами.

Кейти указала на мир за окном, потом на мобильный телефон – дескать, буду на связи – и послала матери воздушный поцелуй.

Как ни странно, Кэролайн оказалась довольна этим беззвучным разговором.

Крис все еще стоял на воротах.

– Если хочешь, можешь вернуться! – крикнула ему Кейти через забор. – Худшее позади.

– А я могу еще погулять, если мне хочется?

– Думаю, да.

Один из мальчишек подбежал и смерил Кейти взглядом с ног до головы.

– Ты знаешь Криса?

– Он мой брат.

Кейти постаралась говорить сурово, на случай, если парень думал использовать Криса для торговли наркотиками, но тот только улыбнулся:

– Я так и подумал, у вас волосы одинаковые. Ты идешь? – обернулся он к Крису.

– Еще нет.

Парень кивнул с таким видом, будто это была хорошая новость, и вернулся к игре.

– Ты иди, – сказал Крис сестре. – Мешаешь.

«История, – решила Кейти, шагая по внутреннему двору к воротам, – это как рулон ткани или шерстяной шарф. Можно вытянуть нитку и долго рассматривать, когда она лежит у тебя на ладони. Но есть еще уйма бесчисленных нитей, переплетенных между собой, одни из которых принадлежат тебе, а другие – самым разным людям. И все места, где нити порваны или спутаны, становятся частью повествования».

У Мэри была своя версия истории о том, как она приехала пожить у них, у Кэролайн – своя. Что-то мог бы добавить от себя отец Кейти и Криса. Если бы девушка расспросила соседей, живших в их районе в то время, она узнала бы больше. Если бы был жив Джек – еще больше. Возможно, она даже смогла бы разыскать испанского официанта и узнать, что думает он. Все ниточки связаны и переплетаются между собой. И всякий раз, когда ты смотришь на ткань любой истории, она становится другой, потому что при пересказе все события меняют смысл.

Даже теперь, если бы пришлось повторить то, что Кейти услышала, она бы какие-то мелочи добавила, а какие-то – упустила. Может быть, преувеличила бы свою роль. Ну, например, спустившись по лестнице в ту ночь, она, четырехлетняя, могла бы сесть на колени к Мэри и сказать, что ей кажется, мама по ней не скучает. А уж если бы она разошлась не на шутку, то позволила бы Мэри и Джеку жить по соседству, а отцу разрешила бы простить маму и не держать на нее обиду так долго, что из-за этого его в конце концов потянуло к другой женщине. А может быть, мама вернулась бы домой с официантом (этот вариант истории особенно нравился Кейти, потому что при таком развитии событий Кэролайн выглядела намного человечнее, а сама она могла получить намного больше свободы в устройстве своей жизни). И, возможно, они стали бы жить этакой коммуной – официант, подружка отца, их ребенок, Джек и Мэри. Счастливая большая семья.