Ринат Валиуллин - Безумие [litres]

«Джульетте въехали в заднюю дверь, день раздачи долгов, ещё наша секретарша кафедры попросила денег на две минуты раньше Джульетты», – я думала об этом, глядя на дверь, в которую она, секретарша, только что въехала, словно микроавтобус, своим большим добрым телом, выкурив на улице сигаретку. Когда, наконец, заведующая кафедрой, её моторчик, её навигатор, представила меня, я начала говорить о себе, на трезвую голову это было довольно трудно, о себе всегда было трудно. Хвалиться нечем, критики хватало и без того. Взгляд мой, побродив по потолку, спустился вниз и сел за пианино. «Что сыграть?» – «Весенний вальс, пожалуй». Мои глаза снова наткнулись на секретаршу. Елена была лесбиянкой, точнее сказать, сориентировалась в течение жизни, она в очередной раз перед самой кафедрой жаловалась мне на свою любимую пассию. Что та стала скучна, ленива, сонна. При всём при этом у Елены был муж. Она говорила низким прокуренным голосом:

– Встретились вчера, выпили по 100 коньяку и занялись любовью. Грустный был секс, в качестве презерватива – рутина, как в настоящей крепкой семье.

– Как ты всё успеваешь. Две роли.

– Если бы только две.

– А в семье какая?

– Главная.

– То есть?

– Жены, любовницы, а иногда даже мужа.

– Как муж? – вырвалось из меня кстати. «Кстати, как багаж сопутствующих вещей, как рыбы прилипалы, которые следуют за главными членами предложения».

– Достал он меня уже.

– Отойди дальше.

– Чувствую, как-то придётся расставаться со всем этим мужским хозяйством.

– А зачем замуж выходила?

– Хочешь, чтобы жизнь была прекрасная? Женись на Елене. Его инициатива, моё попустительство.

– Надо было рожать в своё время.

– Чтобы отдать его ребёнку? – улыбнулась Лена. – Когда-то я действительно хотела ребёнка завести. Кстати, Света недавно родила. Ты уже видела малышку? – далёкая от такого счастья, спросила Елена.

– Ага. Она мне присылала фото из роддома.

– На кого похожа?

– На тебя. Будто она с тобой бухала эти три дня.

– Умеешь ты настроение поднять, – залилась беззвучным смехом Елена. Она научилась так смеяться, чтобы никто не слышал. Однако все оглянулись, выразив недовольство по большей части из-за того, что пропустили шутку.

– А чего сейчас не родишь?

– Мне уже поздно. Да, и не люблю я настолько мужиков, чтобы от них рожать.

– Ты же для себя.

– Не, роды, это не для меня. Я это поняла после двух выкидышей. Даже не уговаривай. Рождение человека – это кровавая революция. Эмиграция души в тело. Жизнь, по сути, смена одного теложительства на другое, – начала умничать Елена.

Я не стала рассказывать Елене о малыше, который барахтался во мне. О муже, который рисует ему на моём животе то бабочек, то улыбки, то букеты. Стало щекотно. Шила вспомнила, как он держал в своих ладонях шар, рвавшийся из её живота. Пупок выпирал наружу словно полюс на глобусе: «Скоро вокруг этого пупа Земли закрутятся наши жизни, – рассматривал малыша руками отец.

– Он тебя слышит, – чувствовала я ответный толчок с поверхности зарождавшейся планеты.

– А ты?»

– Вы слышите меня? Я спрашиваю, как продвигается ваша кандидатская? – уткнулись мысли Шилы в железную ограду очков завкафедры. Сознание Шилы вернулось в аудиторию.

– Когда думаете защищаться, Шила? – продолжал шеф, будто приглашая к барьеру.

– В следующем году, – ответила Шила. – Работа моя почти готова, статьи в ВАК написаны.

«Защита… Значит, я похожа на женщину, которой нужна защита. Я действительно в ней нуждаюсь, но разве кандидатская сможет меня защитить от чего-то. Я бы не отказалась от Аваст или защиты Касперского, а ещё лучше Баскина (фамилия Артура)».

– А что так медленно, – всё ещё висели над Шилой очки.

– Так я работаю… – надо было что-то срочно придумать Шиле, чтобы отразить удар.

– Все работают.

– Я работаю над учебником итальянского языка, – увидела она подсказку, опустив глаза, на столе перед ней лежал учебник корейского. – Мне заказало одно итальянское издательство. – И, чтобы совсем уже рассеять сомнения в своей профпригодности всех коллег, Шила соврала: – Учебник выйдет в Милане через год.

«Почему в Милане?» Она должна была сказать Венеция или в крайнем случае Рим. Как ответила бы на вопрос о любимом фрукте. Несомненно, «яблоко», ну в крайнем случае «апельсин», если яблоки не очень, а тут ты вдруг говоришь «слива».

Когда я вышел на сцену, то почувствовал себя маленьким телевизором, который находится всё время под присмотром женщин. Они пытались разглядеть, что идёт по ящику. Хотелось переключить его на спорт, чтобы они хоть на время, хоть некоторые из них потеряли интерес к этой программе.

Я разглядывал воздух в комнате, он был прозрачен, сквозь него проступали фамилии с книжных полок. Ярче всех из трёх букв. Я не верил в псевдонимы из трёх букв. Сразу понятно, что в самой книге.

Сегодня я должен был рассказать своим девушкам о том, как надо было себя вести в непредвиденных обстоятельствах, на высоте 10 000, как гасить панику среди людей и внутри себя.

У меня в практике не было ничего такого. Я выдал сухую теорию. Теория, не подкреплённая практикой, всё равно что слова, не оплодотворённые делами. Все скучали. «Хорошо, а если вот так?» Я решил встряхнуть немного женское общество:

– Было со мной однажды, я никому прежде не рассказывал, до сих пор переживаю тот полёт: летели из Барселоны в Питер. Погода была отличной, – начал я сочинять на ходу. – У всех хорошее настроение, включая пассажиров и экипаж. Летим над Альпами.

Я вышел по нужде, нет, не из самолёта, конечно, из кабины пилотов.

– Как тебе удаётся выглядеть всё время счастливой? – насадил я на остроту бортпроводницу, едва увидел.

– Всё труднее, – засмеялась Кристина.

– Когда Света входит в комнату, свет можно не включать, – бросил я второй стюардессе, чтобы она тоже не осталась обделённой вниманием. Та улыбнулась мне лицом, полным вопроса: «Воды или ещё чего?»

«Ещё чего! Крепче-то ничего нет?» – ответил я ей безмолвно.

– Со Светланами можно экономить на свете, – поддержала мою шутку Кристина.

– Смотря где, – открыл я дверь в туалет и тем самым заставил захихикать стюардесс.

Только я справился, уже на выходе из туалета самолёт неожиданно даёт такой крен, что посадил меня снова на унитаз. Не то чтобы я испугался, испугался – не то слово.

Стены качнулись, столы, стулья поехали, небольшое сотрясение мозгов в 3–4 балла… все уставились. Гарем мой проснулся и включил на полную свои микрофоны.

– Следующий толчок выбрасывает меня из клозета. В салоне шум, суета, щёлканье ремней, пролитый кофе, детский плач, лёгкая клаустрофобия и зачатие паники…

С каждой минутой жары увеличивалось количество сумасшедших, будто они выползали из спячки и начинали бродить по городу в поисках новых измерений. Они делились на агрессивных, припомнился мне брызгавший слюной мужик в метро: «Пентагон наступает, враги уже точат ножи у границы»; на добрых, встречал я нашего вахтёра каждое утро, который всё время улыбался, протягивая мне ключи от аудитории: «Вы что преподаёте? А-а. Ключи, кстати, от моей квартиры, денег там нет, но там отличная стоит всегда погода»; и на самодостаточных, тех, что общались исключительно сами с собой, словно постоянно бормотали заклинания, типа: «Сим-сим откройся», «Трах тибидох» или «Мутабор». Всех их объединяло одно: все они ждали каких-то перемен и бредили апокалипсисом.