Дмитрий Пригов - Места

На узком пространстве, верхней открытой площадке какого-то возвышенного сооружения, видимо, башни, расположилось небольшое изысканное общество. Башня круглая. Все, по-видимому, мне знакомы и знакомы друг с другом. Во всяком случае, не чувствуется никакого неудобства или неловкости. Хотя я конкретно узнаю только свою жену, сидящую в отдалении лицом ко мне, но смотрящую куда-то мимо поверх меня. В центре же достаточно непоседливая и говорливая фигура, как всем понятно, царя в белом, прямо-таки сияющем военном кителе с немногими украшениями, которые в подробности рассмотреть не могу. Так что и не припомню.

По-видимому, это Петр Первый, судя по нелепости фигуры и экстравагантности поведения. Он все время возится с какой-то странной конструкцией, чем-то напоминающей уменьшенную модель некоего сложного технического сооружения, типа Эйфелевой или Шуховской башни. Или же Татлинской. Царь объясняет, что архитектор, построивший данную смотровую башню, где мы все сейчас находимся, смастерил для него такой вот специальный стул, чтобы быть выше всех. Он ведь царь. Он и, действительно, выше всех. Но стул какой-то не очень удачный, так как его почти невозможно закрепить в гнездах, что впрочем, нимало не огорчает суетливого царя. Он оставляет злополучный стул и садится прямо на пол, высоко, по детски задирая коленки выше головы. Впрочем, и все остальное его окружения расположилось тоже на полу.

Монарх откидываясь прислоняется спиной к колонне, сразу же принимая строгий, бледный немного одутловатый вид Николая Второго. Молчит. И все молчат.

Из-за той же колонны, к которой прислонился Николай, выглядывает облагороженное похудевшее, с всклокоченными пепельно-черными волосами лицо брата жены, кстати, тоже Николая. Я его сразу узнаю, но не подаю виду. Он одет во что-то очень черное, резко контрастирующее с белыми нарядами дам и помянутым светлым кителем изящного царя. Все обряжены по достаточно старинной моде, никак не раньше конца 18 — начала 19 веков. Себя и своей одежды я не вижу. Брат блестит черно-угольными очами, многозначительно смотрит на меня и тут же скрывается за колонной. Никто, кроме меня, его не замечает. Я быстро окидываю взором все общество. Но нет — все спокойны и расслаблены. Даже умильны. Я несколько успокаиваюсь.

Неожиданно брат снова резко высовывается из-за колонны и кидает прямо мне в руки какой-то предмет. Я сразу понимаю, что это бомба. (Ну, после событий-то 11-го ноября 2001 года в Нью-Йорке террористы у всех на устах! — это моментально проносится у меня в голове вместе с памятной картинкой высотных зданий, прошитых пылающими самолетами). Я как-то нелепо и судорожно катаю бомбу в ладонях. По правую руку от себя замечаю окно и локтем пытаюсь разбить стекло, чтобы выбросить ее. Реакции окружающих не замечаю, поскольку полностью поглощен прыгающей в моих руках бомбой, имеющей, впрочем, вид безобидной петарды.

Разбить окно мне не удается, так как рука необыкновенно вяла, почти неуправляема. Я пытаюсь сделать это головой, но все туловище столь же вяло и медлительно, так что удара не получается. Никак не получается. Я ощущаю пропадание, вернее, залипание головы в каком-то вязком упругом пространстве.

Но все-таки, в результате, бомба каким-то образом оказывается внизу. Она, вернее, ее черный бикфордов шнур извивается по земле, как змея. Перевесившись через край раскрытого окна, я наблюдаю, как какие-то люди гоняются за искрящимся шнуром, пытаясь затоптать его огромными тяжелыми ботинками. Размер ботинок удивителен, учитывая расстояние от моей позиции на высоченной башне и их мельтешение далеко-далеко внизу на земле. Некоторые из нашего разряженного общества, которые поближе к окну, тоже перевешиваются через край и рассматривают происходящее далеко под нами. Я, правда, вижу своих соседей неточно, размыто, боковым зрением, так как все мое внимание поглощено происходящим внизу. Я кричу:

— Убегайте! Убегайте! Это бомба, ее не затоптать!

Люди вскидывают голову вверх, замечают меня и стремительно разбегаются. Но тут я обнаруживаю нечто более ужасное, что приводит меня в полнейшее смятение — вокруг бомбы оказывается огромное количество детей. Причем, малолетних. Почти грудных, едва-едва ползающих. Одно дитя с соской во рту сидит в какой-то картонной коробке, где как раз почему-то и оказалась бомба. Дитя тянет к ней ручонки. По-моему, я опять что-то кричу, но никто и не собирается убирать детей.

Потом я уже обращен к обществу на башне. Все спокойно и вальяжно разгуливают, склоняя друг к другу головы и неслышно переговариваясь. Среди прочих, как ни в чем ни бывало, и брат жены.

— Это, — говорит он, объясняя, — была репетиция на случай возможных терактов, — и приятно улыбается такой мне знакомой обаятельной улыбкой.

Царь понимающе оборачивается на него, спокойно и благодарно смотрит на меня, видимо, оценивая мои заслуги и сообразительность в манипулировании фальшивой бомбой.

— Я ведь ничего не знал, — оправдываюсь я, объясняя свою очевидную нерасторопность.

— И правильно, — замечает царь, поучительно склоняя голову. — Никто не должен был знать. А то какая в том польза? Как, кстати, прошла ваша выставка? — сразу переходит он на другую тему, видимо, имея в виду мою недавнюю выставку в Лондоне. — Когда будете выставляться в Москве, пригласите меня.

— Конечно, конечно, — отвечаю я, быстро соображая в уме, за какую наибольшую сумму можно было бы продать ему свою художественную работу, коли так уж удачно сложилось, что я понарошку, но все-таки, как-никак, вроде бы спас ему жизнь.

Затем все сразу оказываются внизу на улице и огромной неразместимой толпой пытаются втиснуться в старомодный потрепанный автомобиль. Смеясь, долго примеряются, как сядут мужчины, как женщины им примостятся на колени, кто-то разместится на ободах и каких-то других внешних конструкциях.

Уж и не припомню, получается ли у них, но все сразу исчезают. Видимо, вместе и со мной.

Заранее во сне известно, что сон банален.

Это про льва, который задирает людей. Начинает обычно с кошки, а потом переходит на человеков. Так припоминается. Так происходит и на сей раз.

С ужасом озираясь, высматриваю свою бедную рыжую кошечку, но нигде не могу обнаружить. И тут в небольшое отверстие, видимо, в щель приотворенной двери вижу ее неподвижно распростертую на полу, и нависшую над нею громадную лохматую голову страшного льва. Он внимательно и несколько даже брезгливо обнюхивает ее крохотное тельце, прежде чем начать разрывать на части.