Дмитрий Пригов - Места

Пытаюсь разглядеть, что же там такого секретного, но ничего не могу разглядеть в белесом тумане. Наверное, от того, что ноги глубоко ушли в снег, да я еще, к тому же, низко пригибаюсь, дабы не быть замеченным из-за забора — все-таки секретное заведение.

Внизу, у самых дальних строений вижу веселую компанию людей, вываливающуюся из подъезда. Я их знаю. Как, однако, можно быть веселыми и беззаботными, живя в таких ужасных бытовых условиях. Я ведь здесь обитал в пору моего детства, я знаю. Припоминается, что в домах нет теплой воды, уборные на улице. А— аа, понятно, они именно и направляются к небольшим деревянным коробочкам общих дворовых туалетов, стоящих в немалом удалении, разделяясь по половому признаку уже у самых дверей. Наблюдаю их пока они не исчезают. И никого. Пустота.

Оказываюсь в огромном старинном зале. Он пустынный и гулкий. Это же моя мастерская. Как я мог забыть? Такое огромное дополнительное помещение. Недвижимость. Правда, не припоминаю, когда в последний раз платил за нее. Могли ведь и отобрать. К тому же, чужие люди, обнаружив полнейшее длительное неиспользование, запросто и оккупируют.

И, вправду, тут же в глубине, в небольшом высветленном пространстве, на которое падает дневной свет из единственного окна под самым потолком, вижу группу людей в ярких восточных нарядах. На неких широких деревянных сиденьях нестойких качелей, крепящихся длинными веревками к высоченному потолку, они сервируют какое-то пиршество — не пиршество. В общем, полно блюд с преобладанием экзотических фруктов. Общество выглядит вполне изящно. Небольшой прием, понимаю я. Открыто взглядывать в их сторону опасаюсь, так как знаю щепетильность восточных людей по отношению к чрезмерному вниманию посторонних мужчин, оказываемому их женщинам. Как бы безразлично брожу в другом конце огромного помещения, вроде бы изучая стены и пыльные полки, где размещаются мои старые скульптурные работы. Я их почти не припоминаю, но они весьма неплохи. Очень даже. Жаль, что нигде не использовал их, не выставлял. Опять-таки не могу припомнить, по какой причине. И как я мог забыть про эту мастерскую?

Обернувшись, вижу, что почти вся компания разошлась. Остались только две женщины, по самые брови укутанные многочисленными тканями. Они устраивают на качелях что-то непонятное, водрузив туда кресло и покрыв его пестрым ковром. Я подхожу и осторожно спрашиваю:

— Вы надолго? У меня тут должна быть съемка.

— Съемка?

— Да. Скоро. Ненадолго. Всего минут на… — быстро начинаю в голове прикидывать, сколько может это занять времени и какой срок разумно объявить женщинам, дабы не вызвать их неудовольствия. — Минут на сорок. Нет, пятьдесят.

Они ничего не отвечают. Недовольны. Но понимаю, что все-таки согласны. Да, а где же мой фотограф? Вспоминаю, что я надолго уезжал и только вчера вернулся. Но вроде бы мы давно и заранее договаривались именно на этот день. Отхожу в сторону и по мобильному телефону принимаюсь дозваниваться. Долго никто не отвечает. Наконец, поднимает трубку женщина и начинает что-то быстро бормотать. Я ничего не понимаю.

— Он куда-то исчез и не появляется. Вот оставил записку: моя молодость кончилась, а вы будете жить.

Ничего не понятно.

Втроем поспешаем на какой-то важный прием. Видимо, в Кремле. Виктор, к которому и пришло приглашение на всех, убеждает:

— Для тебя это очень важно.

Как бы подразумевается, что у них все хорошо, а мне вот это совершенно необходимо. В его голосе и быстрых взглядываниях на меня проскальзывает нечто жалостливо-участливое.

При всем при том мои спутники не особенно поспешают. Я их все время поторапливаю, напоминая, что вход в Спасские ворота, а там внутри еще несколько длительных проверок. Мы и так опаздываем. Спутники охотно соглашаются, мотая кудлатыми головами. Я приглядываюсь и понимаю, что они чуть подвыпившие, да и вообще — не очень-то мне и знакомы. Ладно.

Путь весьма сложен и замысловат, так как, оказывается, что все вокруг перегорожено. То ли стройка, то ли ремонт глубоких подземных коммуникаций. Мои спутники заглядывают в каждый закуток и каждую скважину. Восхищаются:

— Здорово!

Я понимаю, что коли мы идем на правительственный прием и уже рядом, они правильно делают, восхищаясь, так как это будет там отмечено. Пытаюсь восхититься тоже, но уже отошли от открытого места и идем по какому-то переходу. Попадаем не то во временное строение, не то в строительный сарай.

Тут я теряю своих спутников. Оглядываюсь — нигде. Опускаюсь по лестнице на самый низкий уровень и здесь обнаруживаю незнакомую и малоприятную полу-богемную, полу-криминальную кампанию. Все бродят полураздетые и пьяные. Наконец, навстречу мне попадается второй мой спутник. Я не могу припомнить его имени. Он раздет до пояса, неприятно тощий и мокрый — потный или с головой искупался, так как волосы абсолютно сырые. Хочу спросить его про Виктора. Спрашиваю. Он, видимо, не расслышал или не понял, чего я от него хочу, но машет рукой куда-то в глубину. По его гримасе понимаю, что он с трудом сдерживает рвотные позывы.

Иду в указанном направлении и, действительно, обнаруживаю там взлохмаченного и пьяного Виктора. Он, как и все, полуголый стоит в окружении незнакомых мне людей. Я пытаюсь напомнить ему о приеме.

— На, — говорит он, протягивая мне приглашение и кучу помятых и грязных паспортов.

— Так ведь приглашение на тебя, — уже без всякой надежды произношу я.

— Ага, — соглашается он и кладет в строну паспорта. Ведь разворуют, — проносится у меня в голове. И точно — паспортов уже нет.

В удручении бреду назад по лестнице. Открываю какую-то дверь и попадаю в удивительно светлую и опрятную комнату. За столом сидит знакомый мне необыкновенно крупный и здоровый человек. Видимо, знакомый, так как он с улыбкой приветствует меня. Большой ложкой из большой миски он ест кашу, скорее всего, с молоком. Мне приятно смотреть на него. Про себя я повторяю: приятно!

— Вот, — говорит он, — временно сдаю им помещение и кивает головой в сторону виденного мной сборища. — Нет, я не бедствую. Но скоро все тут вспашу, — я понимаю, что речь идет о бескрайних полях, видимых в окно и освещаемых ярким солнцем. — Приезжай на все лето, — я взглядываю в другое окно и обнаруживаю море, которое никак не ожидал здесь увидеть.

— А где жена? — спрашиваю я.

— Жены нет.

Все начинается с громкой и уверенной фразы. Голос принадлежит полной, дородной женщине. Ее саму я не вижу, но знаю, что она именно такая — крупная и решительная. Точь-в-точь наша соседка по даче в деревне Ямищево, устраивавшая на своем небольшом дачном участочке бесконечные грядки клубники и продававшая ее моей милой маленькой бабушке с небольшой скидкой. Все это сразу прокручивается перед моими глазами параллельно со звучанием самого голоса. Особенно ярко вспыхивают крупные ягоды клубники. А голос произносит: