Дмитрий Пригов - Места

— Странно, — удивляюсь я, — почему принял его за непреодолимое препятствие и задыхаясь полз где-то под ним, прорывая глубокий ход в песке. Ведь его можно спокойно перешагнуть.

Поднимаю глаза и вижу маму. Чувствую необыкновенное облегчение. Оказывается, до автобуса еще достаточно времени. Мама удивительно легко, прямо-таки по-молодому, перешагивает ручей и направляется к дому, откуда я только что выскочил. Я хочу крикнуть, предупредить ее, чтобы она не ходила туда. Но вот уже вижу, как распахивается дверь и на пороге появляется моя сестра с ребенком, они обнимаются с мамой.

— Господи, — удивляюсь я, — что за глупость. Как я мог не признать свою сестру и свой собственный дом?!

Выхожу из дома от достаточно блестящего общества. Так это именно и формулирую: достаточно блестящее.

На улице темно. Вид города пустынный и странноватый, похоже не Норильск. Дико холодно. Все озарено дальними мощными огнями люминесцентных ламп, укрепленных на высоких металлических фермах. Видимо, там вдали какое-то крупное промышленное производство, поскольку почти на горизонте вижу восходящие гигантские вертикальные столбы дыма. Свет рассеянный, но достаточный, чтобы разглядеть окрестный пустынный пейзаж — огромная безлюдная площадь, темные дома, снег.

Холодно. Я одет удивительно легко. Так ведь это Москва! Я живу на самом ее юге, а здесь север города — это все и объясняет. В руках у меня полно вещей. Я пытаюсь отыскать взглядом такси. Тут же подкатывает машина.

— Сколько? — спрашивает водитель, высовываясь из приоткрытого окна.

— Тридцать. — отвечаю я, не уточняя чего.

— Пойдет.

Я быстро сажусь. Раскладываю многочисленные вещи, вынимаю из кармана ножницы и, отрезая от обширного блока какие-то наклейки, прикрепляю их к большому запакованному свертку.

Тут обнаруживается, что мы едем на мотоцикле. Вернее, даже на мотороллере. Это достаточно неудобно.

— Понятно. — понимаю я. — Ведь мне надо в противоположный конец Москвы, что стоило бы не меньше 60–70, а мы согласились на 30.

В новой ситуации раскладывать вещи и проделывать над ними свои манипуляции не очень-то и удобно. Все время приходится, чтобы они не упали и не потерялись, прятать ножницы в карман и снова вынимать их. Я уже оказываюсь одет в тяжеленную доху и огромную шапку. Изо рта идет пар. Мотороллер ловко лавирует среди машин. По бокам дороги идут бесконечные заборы, обтянутые поверху колючей проволокой.

Неожиданно на мотороллер вспрыгивает какой-то подросток. Как я понимаю, бродяга, беспризорник, малолетний преступник. Хорошо все-таки, думаю я, что ножницы прячу в карман, а то бы он вырвал и стал чрезвычайно опасен. Его вид и поведение, действительно, не предвещают ничего хорошего. Причем вспрыгнул он на переднее колесо нашего транспорта, спиной к движению и сидит, обратившись прямо ко мне бледный, перепачканный, с синеватыми губами. Выражение его одновременно испуганное и жестокое. К тому же, неведомо каким образом, минуя водителя, он оказывается лицом к лицу со мной.

— А не страшно? — неловко начинаю я заговаривать ему зубы. Он, ясно дело, все понимает и нагло посмеивается. Ему не страшно. Я не знаю, что и сказать дальше. Ситуация начинает принимать весьма опасный оборот. Но тут наш малолетний правонарушитель неожиданно соскакивает с мотороллера и исчезает. Я вижу впереди милицейский патруль и понимаю причину его исчезновения. Оглядываюсь назад и в тяжелом сумраке замечаю группу таких же, как мой подростковый собеседник, малолетних преступников.

Они кривляются, свистят и улюлюкают нам вослед. Но это уже не страшно и не опасно.

Несемся дальше. Непредвиденно круто сворачиваем в какой-то двор, и водитель резко тормозит. Соскакивает с мотороллера и подбегает к высоченному забору. Я вижу его странный, достаточно легкий по местной температуре наряд. На самом заду у [него] огромный вырез по клубной гомосексуальной моде. Я вижу в темноте его мелькающие крепкие ягодицы. И вообще, мой водитель чрезвычайно мощного атлетического сложения. Он моментально взлетает на решетку ограждения и перемахивает на другую сторону.

— Я сейчас, Дмитрий Александрович. — кричит он. Понятно, что он меня знает. Это несколько успокаивает. Видимо, он хочет поменять ненадежный мотороллер на машину и доставить меня все-таки домой, в удаленный район Москвы. Вижу его исчезающим в подъезде соседнего пятиэтажного блочного дома. Слезаю с мотороллера, подхожу к сетчатому забору, растянутому на высоких металлических опорах. Пытаюсь влезть на него, доползаю только до середины. Там и застреваю надолго. Оборачиваюсь, обнаруживаю за своей спиной постепенно скапливающуюся небольшую толпу. Люди нисколько не обращают внимания на меня. Очевидно, мое поведение вполне для них привычно. С задней стороны неожиданно забор затягивается огромной серой полотняной тканью, спадающей откуда-то с неведомой высоты. Люди стоят и ждут. Я сползаю вниз. Оглядываюсь. Занавес исчез. Там с микрофоном в руках на площадке за забором поет какой-то юнец, разряженный весьма диковинным образом. Догадываюсь — это же концерт. Огибая толпу со спины, направляюсь к дому, вхожу в подъезд, поднимаюсь на второй этаж и вступаю в открытую дверь. В маленькой комнатке у окна, выходящего на двор, в одной майке с сигаретой руке стоит старый сгорбленный человек. Он мне кого-то напоминает. Но кого — точно припомнить не могу.

— Кто это устраивает? — киваю я в сторону площадки, освещенной ярким светом прожекторов.

— Я и устраиваю. ЖЭК помогает.

— А кто выступает?

— Все. И Пугачева, и Хайдарабадов. — Хайдарабадова я не знаю, но по тому, что помянут рядом с Пугачевой, понимаю, что он весьма известная личность.

— Так ведь это очень дорого, — я имею в виду гоноры звезд.

— А они бесплатно.

— А— аа, — понимаю я, — так сказать, Гамбургский счет.

Спускаюсь вниз и вижу на дворовой площадке медленно бродящих огромных ряженых медведей и между ними фривольно одетых поющих и эротически вихляющихся девиц. Ну, картина известная. Маша и Медведи — вспоминаю я название. Никто не узнает рок-группы. Я кричу:

— Это же Маша и Медведи!

Я звоню кому-то по мобильнику. Очень шумно. Трудно расслышать, что мне говорят в ответ. Я уже кричу во все горло:

— Пятьдесят два! –

— Пятьдесят второй! — отвечает хриплый, видимо, мужской голос. Но почти ничего не разобрать, так что голос вполне может быть и женским.

— Пятьдесят два, — снова кричу я.

— Пятьдесят второй, — снова звучит в ответ.