Максим Осипов - Дети Джанкоя. Документальная повесть

Прося знакомых и незнакомых людей помочь больнице деньгами, сверяясь с книжками, останавливаясь и переспрашивая коллег — здешних, московских, американских, — тут можно все-таки делать то, что считаешь правильным. Есть, однако, болезни, которые в городе N. невозможно лечить — по закону и потому что нет оборудования и врачей: надо больных посылать в Москву, на худой конец в область. Одна из этих болезней — рак. Отставание от мирового уровня особенно разительно в онкологии: да, опухоль (и то не всегда говорят, чаще — «заболевание»), но у нас очередь из таких, как вы, и потом — плохая кардиограмма, приведите в порядок сердечный ритм, приезжайте через четыре месяца, а тогда уж — последняя стадия, «лечение по месту жительства». «Обреченные» — так на своих евреев смотрели прибалтыво время войны — зачем их напрасно жалеть, попусту тратить эмоции? — чего доброго, профессиональное выгорание произойдет. Больных не сбрасывают со скалы, не расстреливают, просто не лечат, да и люди приучены: есть важные вещи — Олимпиада, Крым, а бабки (в значении «пожилые женщины»), да еще больные, — они не важны. Но мы ведь не звери — построим хосписы: модное слово, и заведение модное, не зря начальству они так по душе. (Вообще-то хосписы призваны защищать от избытка лечения: чтоб, например, не меняли сердечные клапаны старикам с глубокой деменцией, а у нас и в здравом уме, если тебе за семьдесят, на операцию не попасть.)

Образец настоящего мужества явил аварец Ахмад — в больнице его история стала известна, когда благополучно закончилась.

Ахмад живет в далекой от города N. провинции, работает слесарем, и не то что в Европе с Америкой — он и в Москве не бывал. Несколько лет назад стал терять в весе, появились какие-то боли. Ахмад сходил в поликлинику, обнаружили опухоль. Онкологический диспансер: лечение сложное, надо обследовать сердце, легкие, записаться туда и сюда. Съездил в Москву, в известную клинику, тоже без толку. До хосписа (в народе их зовут подыхаловками) было еще далеко, но Ахмад догадался, что счет пошел не на годы — на месяцы, поговорил с семьей. В Бельгии (везет вам, аварцам, всюду у вас земляки!) обнаружился двоюродный племянник, который ему рассказал, что у них хорошая медицина, и появилась цель — попасть в Бельгию. Сбережения (две тысячи евро) ушли на взятку для визы — визу не сделали, но деньги вернули, и Ахмад попрощался с родными, доехал до Бреста, автобусом, пересек границу (есть для этого механизм) и через Польшу, Германию (немецкая медицина не хуже бельгийской, но племянник не говорил про Германию) на попутных машинах, не зная ни одного иностранного языка, попал наконец в Бельгию, где и сдался властям, попросил убежища, про болезнь свою не сказал.

Ахмада отправили в лагерь для перемещенных лиц — без часового на вышке, собак и колючей проволоки — общежитие в центре Брюсселя, комната на четверых. Кормили, сколько-то даже платили, статус беженца дают (или не дают) через несколько месяцев, которых в его случае не было, но Ахмад к врачу не просился, дожидался пока позовут.

Когда в одной из главных брюссельских больниц ему сделали операцию, по-видимому, удачную, и провели курсы «химии», чтобы не рецидивировал рак, Ахмад объявил, что соскучился, хочет домой. За казенный счет, через международные организации, Ахмада из Бельгии выслали — самолетом, в сопровождении врача, от него и стала известна эта история. Дали огромный запас наркотических анальгетиков, которые, хочется верить, не пригодятся ему.

Ахмад себя держит с достоинством и совершенно без вызова. Храбростью и желанием жить заставляет вспомнить «татарина» среди поля — толстовский репей: «Какая, однако, энергия».

— Доктор, а что такое инсульт?

— Это когда отнимаются руки и ноги.

— А мне жена говорит: хоть бы у тебя отнялся язык.

Понятно: дружная парочка, выпивают вместе по вечерам, вместе хозяйство ведут, и кардиологу вместе морочат голову.

Следующему пациенту тоже больница нравится. Он обводит взглядом Большой кардиологический кабинет:

— Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева. — Тоже понятно: интеллигент, приехал издалека, успел у реки погулять, видел камень.

Понимание — основное условие жизни в городе N. Услышав лай незнакомой собаки или гудок соседского автомобиля, выглядывают на улицу — загадок быть не должно.

У больного инфаркт, большой, с осложнениями, весь вечер им занимались. Теперь, с утра, он собрался домой.

— С ума сошел. Надо его привязать, — говорит медсестра.

Нет, он в ясном уме. Хотя и с причудами:

— Какое сегодня число?

— Сегодня день рождения Всесоюзной пионерской организации.

Глянули в Интернет — 19 мая, правильно. Он как попал сюда?

— На индивидуальном транспорте.

Ага, понятно: бросил машину под окнами, опасается за ее судьбу.

— Переставим, хотите? Дайте ключи.

— Да при чем тут?.. У меня от лекарств ваших печень болит. — Вранье.

Уговоры не помогли. Что же, еще один «тяготится пребыванием в стационаре» (отличная формула!) — каждый имеет право уйти. Рано, конечно, и суток еще не прошло — риск, и большой, но тут не тюрьма. Провода отцеплены, катетеры извлечены. А перестилать подождите: он скоро придет. И точно, минут через двадцать — звонок:

— Помираю, спустите лифт. — Отвез машину в гараж, вернулся сюда на такси.

У другого мужчины по имени Николай на руке загадочная татуировка: ВОВВА. Что это? Откуда двойная «В»? Кроме нелепостей, ничего не приходит на ум. Спрашивать вряд ли прилично, но любопытство сильней. Загадка решается неожиданно: НОННА — так звали подругу его молодых лет, к ней ревновала жена. Чего не сделаешь ради любви? — снова пришлось потерпеть, несколько черточек наколоть, «Н» заменить на «В».

В мелькании лиц, характеров, ситуаций протекает больничная и околобольничная жизнь. Пациентов через терапевтическое отделение, включая амбулаторный прием, за время работы в городе N. прошло уже свыше двенадцати тысяч, большинство — по нескольку раз. Забывается все, если не записать: и погорельцы, и уголовник Володя, и шлифовальщица с Первого часового, и набожная кладовщица, и инженер К. («Гвардия не сдается», у него таки случился инсульт). Даже дети Джанкоя стали далекой историей, хотя с того дня, как на них собирали, трех лет еще не прошло. Вот и больной — был тут в девятом году — обижается, что его не узнали в лицо:

— Постарели вы, доктор. А я Крымцов. Через «ы». — Что он имеет в виду?

Человек живет в городе N.: в меру однообразно, но — «подо мной земля, надо мной небо» — уютно, тепло. Есть вещи, которые трогают, есть — которые раздражают. Не нравится политический строй, и не только строй — настроения сограждан, но один и тот же подарок, свободу, дважды не дарят, шансов дождаться решительных перемен мало, это с Брежневым была разница в возрасте почти в шестьдесят лет. Душа, однако, отказывается верить в худшее (возможно, не хватает фантазии), и деваться особенно некуда с беспомощной матерью на руках. И потом, самовоспроизводятся не одни комсомольцы, но и русские интеллигенты — молодые коллеги: они, как посмотришь, уже далеко тебя превзошли. С городом N. все как будто бы ясно. Последующие события заставляют, однако, взглянуть на него с неожиданной стороны.