Эстер Бронер - Рассказы с того света

— Мама! — ахаю.

— Стройный. — Голос мамы звучит мечтательно. — Белокурый, с добрыми глазами, то ли голубого, то ли орехового цвета, забыла.

— И что было дальше? — мне невтерпеж.

По проходу приближается служка. Я поспешно вскакиваю на «тихую» молитву. Во время этой молитвы служка не имеет права вас беспокоить.

— Чудом пронесло, — говорит мать.

Снова садимся.

Загораживаюсь молитвенником. Служка оглядывает общину, выискивая нарушителей порядка.

— Говори! — шепчу матери.

— Мы с тем юношей в чем только не играли: в любовных историях, трагедиях, драмах, даже музыкальных комедиях. Я участвовала во всех пьесах, где и он, только главные роли мне выпадали нечасто.

Даже сейчас ей горько об этом вспоминать.

— На них претендовала одна богатая девушка из того городка. Наши актеры из числа местных жителей настаивали, чтобы главные роли отводились ей, хотя всем было очевидно, что у нее длинный нос и жидкие волосы.

— А твоя сестра? Развеселилась, наконец?

— Нет, она мне завидовала. Помогала репетировать и нудила: «Слишком тихо подаешь реплики. А это вообще говоришь не так. Тебя поднимут на смех».

Раввин с возвышения хмуро косится на мой ряд. Я срочно ныряю за оброненной перчаткой.

— А дальше? — шепчу с пола.

— Спектакли приносили небольшой доход. Основная часть денег шла в пользу беженцев, но перепадало и актерам. Поэтому я сказала: «Мамуля, я больше не могу стирать на реке. Я должна репетировать. Пошлите Фанни».

— Молодец! — одобряю я.

— Моя старшая сестра Фанни мнила себя чуть ли не царицей Савской. Мать родила Анну после двух выкидышей и была так счастлива, что купала ее в молоке. А тут сестре предлагали полоскаться в ледяной реке.

— Она была того? — уточняю.

— Можно и так сказать, — отвечает мать. — Но кто знал? Однажды у нас появилась чудесная роль — Леи, невесты в пьесе С. Ан-ского «Диббук» [33] Семен Акимович Ан-ский (урожд. Шлойме-Занвл [Соломон] Раппопорт; 1863–1920) — русский и еврейский писатель, поэт, драматург, публицист, этнограф, революционер, общественный и политический деятель. Пьеса «Диббук, или Меж двух миров» (1914) принесла автору международное признание, ее много ставят и в наши дни. . Лея одержима духом своего погибшего возлюбленного. После его смерти Лею против воли хотят выдать за другого, и тут в нее вселяется дух прежнего жениха. Естественно, на роль пробуют ту богачку. Все, как обычно, перед ней стелются. И вдруг внезапно встреваю я: «Я могу сыграть и Лею, и Диббука. Вам не понадобится вторая актриса». Сначала я представила им нежную влюбленную Лею, затем изобразила, как из девичьего рта вырывается утробный голос — это говорит призрак, отвергнутый любовник. Длинный нос у богатой девушки с досады вытянулся еще сильнее. А я получила роль. Мой возлюбленный был в зале во время премьеры. В том спектакле он не участвовал. После представления он встал в первом ряду, в самом центре, и принялся мне хлопать, а потом у меня в руках очутились цветы.

— Мама! — восклицаю я. История пробрала меня до глубины души.

— Потом он исчезает. Я все играю, а он не приходит. «Ты его не видела?» — спрашиваю у сестры. «Нет, — отвечает она. — Ты на него прямо-таки вешалась, бесстыжая». Я была такая молоденькая. Жизни не знала. Мы спали все вместе в углу галереи, и я ждала, пока мать с сестрой уснут, чтобы дать волю слезам.

— Что-то твоего парня сегодня не видно? — спрашивая, Фанни не отрывалась от продажи билетов.

— Он не мой парень, — отвечаю я.

— Видать, нашел себе другую подружку, — говорит Фанни, — не иначе как ту богачку с длинным носом.

Когда «Диббук» шел в последний раз, меня много вызывали, но на сердце было тяжко. Мой друг не пришел на заключительный спектакль.

Возле театра меня поджидала хорошо одетая, изысканного вида женщина в черной шляпке и вуали, скрывающей лицо.

— Вы Броня? — спрашивает она.

— Да, — отвечаю. — Я Броня.

— Поди сюда, дорогая, — говорит она, — здесь слишком людно.

Я не двигаюсь с места. С чего бы вдруг мне идти с незнакомым человеком?

— Мне нужно кое-что тебе сказать, — говорит она, и голос у нее печальный.

И рассказывает, что с моим другом случилось несчастье, ужасное несчастье.

Тут кто-то хлопает рукой по кафедре, и я подскакиваю от испуга.

— Где уважение? — громыхает раввин.

Мы с мамой замолкаем, но ненадолго. Ей не терпится рассказать, а мне — дослушать эту историю.

— Он играл в теннис, споткнулся. Ударился головой и потерял сознание.

— Могу я его увидеть? — спрашиваю я у его матери.

— Нет, девочка. Никто и никогда не сможет больше его увидеть.

Мы обе стоим и плачем.

— Он рассказал мне о тебе, — продолжает его мать, — и взял с меня обещание передать это лично тебе в руки.

Она протягивает мне маленькую коробочку, а в ней — кольцо. Затем она отворачивается и уходит прочь.

И снова глухой хлопок по кафедре. Мы с мамой ждем, пока стихнет эхо от удара рукой по дереву.

— Где они сейчас? — спрашиваю уголком рта. — Та коробочка? Кольцо? Никогда их не видала.

— Это загадка, — отвечает мать. — Они исчезли.

— Во время твоих скитаний из Польши в Америку?

— Нет, — говорит мать. — Из моей постели. Я прятала их под подушку, а однажды сунула туда руку, а их нет. Где искать виновных? Наша галерея была забита людьми, ожидающими своих виз. Я перетряхнула подушку и одеяла. Искала везде. Всех спрашивала, но кольцо, подарок моего друга со смертного одра, украли.

— Ты кого-нибудь подозревала? — спрашиваю.

— Даже если и подозревала, что я могла сделать? Обвинить, устроить сцену? Я знала, что пропажу не вернуть, а актриса я была неплохая. Так что я сделала вид, будто ничего не случилось, и держалась стойко. И ни разу не пролила ни слезинки, кроме как на сцене. Они так и не узнали, как мне было дорого это кольцо. Это служило мне утешением.

— А что потом, мама?

— Потом я приехала в Золотую страну, поступила на работу в прачечную — похоже, стирка и была моей специальностью. Ну и записалась на вечерние курсы. Встретила твоего отца. И жила долго и счастливо.

— Правда, мама? — спрашиваю. — В самом деле?

— Не зря же я играла Лею, — отвечает моя мать.

Всю неделю я размышляю о тайне, которую рассказала мне мать. Злюсь на тетю Фанни. Чем больше я думаю о ней, тем пуще распаляюсь. Порасспрашиваю-ка я маму еще в ближайшую пятницу.

Прямо с порога я открываю рот.

— Ты хоть раз пыталась поставить сестру на место? — интересуюсь я, стряхивая капли с зонта и сворачивая плащ мокрой стороной внутрь.

— Мне не было нужды сводить с ней счеты, — говорит мать. — Судьба сама с ней поквиталась. Если она ждала, что перед ней будут кланяться, что она будет всю жизнь как сыр в масле кататься, то она сильно ошибалась. Ни мужа, ни ребенка не случилось у царицы Савской.