Ирина Биркитт - Блондинки в шоколаде, или Психология Барби

– Хм. Повезло нам с проводницей, – буркнула Машка, приземлившись на свое место. – Они разве не смотрят, кого на работу в первый класс берут? От нее за версту разит неудовлетворенностью. Такое ощущение, что я ей что-то должна. Ты заметила, как она на нас глянула?

– Машинская, я все заметила. Но также меня удивляешь ты. Почему ты считаешь, что, если ездишь вагоном первого класса, тебя должны любить?

– А как же работа с клиентом? Менеджмент ваш хренов? Я плачу за это!

– Машка, я вижу, ты настроена скандально. Пойди и убей эту проводницу за то, что она тебе не улыбается. – Я развела руками. – Какого менеджмента ты ждешь от работников железной дороги? Опустись на землю! Ты теряешь чувство реальности. А может, у нее зуб сегодня болит, а так по жизни она просто

душка…

– Ваши билеты!

Фраза была произнесена тоном работника гестапо. В купе вошла та самая девушка. Мы покорно отдали билеты. Когда проводница выходила, Машка неожиданно спросила:

– Девушка! Почему вы всех так не любите?

– А за шо вас любыты? Я також людына и можу втомытыся!

– Жестко, зато от души, – Машинская смотрела вслед проводнице. – Менталитет, блин.

– А я вот не понимаю, чего ты на нее взъелась?!

И вдруг неожиданно Машка разрыдалась.

– Ты что? – Я тронула Машку за руку, но она оттолкнула меня с такой силой, что я плюхнулась на свою полку и слегка ударилась головой о стену.

– Ой, Белка, прости, прости меня, дуру! – Машинская кинулась меня обнимать. Ее рыдания становились все громче.

Я непонимающе смотрела на Машку и судорожно соображала, что делать. Говорят, в таких случаях хорошо помогает звонкая пощечина, но ударить подругу было выше моих сил, даже в лечебных целях. Я не нашла ничего лучше, как взять ее за плечи и хорошенько тряхнуть. Расслабленное Машкино тело оказалось на удивление легким, а голова с белоснежными кудряшками болталась, словно принадлежала большой тряпичной кукле.

– Белка-а-а, Бело-о-очка, я так боюсь умере-е-еть…

Это было что-то в корне новое. Такого я никак не ожидала. У меня вырвалось:

– Все умирают.

Машка отпрянула и посмотрела мне в глаза:

– Нет, я боюсь умереть и попасть в ад.

В Машкиных глазах опять мелькнул ужас, который я видела несколько часов назад в пещерах.

– Ты же видела, видела там, в монастыре, эту фреску про мытарства души после смерти.

Машка голосила громко, и к нашему купе начали проявлять повышенный интерес пассажиры поезда. Я прикрыла дверь купе и с облегчением заметила, что состав двинулся, – стук колес должен был приглушить нелицеприятные звуки.

– Машулька, – начала я осторожно, – давай доедем до Москвы, ты успокоишься, выспишься, придешь в себя, и мы поговорим об этом более конструктивно.

– Нет, я хочу сейчас! А вдруг уже поздно, а вдруг я усну и умру во сне? Ты пойми, что мне важно, чтобы ты знала, что я никогда никому не хотела ничего плохого!

– Маша, у тебя истерика. Это от переутомления и алкоголя. – Но увещевать Машку было бесполезно.

– Нет, Белка, нет… Я только сейчас поняла, какая я дура была. – Слезы начали высыхать на раскрасневшемся Машкином лице. – Ты ведь многого не знаешь. Помнишь, мы познакомились на кастинге? Вот ты? Ты почему туда пришла?

– Подруга затащила, – пожала я плечами.

– Вот, а я туда пришла, потому что красивой жизни хотела. Меня задрала нищета, в которой мы с матерью жили. А знаешь, почему? Потому, что с пятого класса мать меня домой не пускала, пока я ей бутылку в форточку не подам. Другим дома утром бутерброд в школу заворачивали, а я до школы бутылки по скверам собирала и мыла в подвале ЖЭКа, а потом сдавала. Чтобы после школы пойти на базар и там с рук купить четвертинку самогона. Я молила Бога, чтобы он меня от всего этого избавил.

А когда старше стала, мне и одеться захотелось, чтобы быть не хуже всех. И пошли-поехали все эти жулики на хороших машинах. Они-то думали, что мне их бабки нужны, а мне-то всего и надо было, чтобы из ресторана я вышла с фляжкой, наполненной спиртным.

Я его втихаря сливала, чтобы потом матери отдать. И опять молила Бога, чтобы этот кошмар закончился. Ты себе представить не можешь, как меня тогда колбасило. За мной полгорода увивалось, красивую жизнь предлагали, а мамаша по моим карманам рылась и любую копейку тащила. Ведь понятно было, что, как только очередной хахаль увидит предполагаемую родственницу, он сбежит куда подальше.

Я целую историю для них придумала, что, мол, родители обеспеченные, но я с ними общего языка не нашла и снимаю комнату у алкоголички. Как я эту историю запустила, мне уже и алкоголь тайком сливать не надо было – все меня жалели и сами покупали поллитру для «квартирной хозяйки». Только тошно мне было от этой жалости – я же видела, чего они в конечном счете все хотят. Отношение к сексу у меня стало мужским – как к естественной потребности организма. И по возможности никакой любви. Правда, тогда я твердо решила, что буду землю жрать, но торговать собой никогда не стану.

Меня за мои понятия очень уважали. Те же пацаны меня от модельного бизнеса отговорили – не по понятиям это было. Да что говорить? Вся страна в этом движении участие принимала.

А когда я в Москву попала, поняла: это то, что надо, город тотального пофигизма. Делай что хочешь – тебе слова кривого никто не скажет, а главный закон – твой собственный. Тогда же меня и накрыло.

Помнишь этого моего принца буровых скважин? Я же тогда ошалела от его ухаживаний, его нарочитой сдержанности. На нем-то я и обкатала программу «очень влюбленная Маша», а потом, когда поняла, что он мой с потрохами, бросила его с таким наслаждением, которое передать сложно. Я себя чувствовала эдакой охотницей за головами. Разбивала очередное сердце и ставила себе звездочку на фюзеляж. Творила что хотела. Я не понимала, что кто-то из них меня мог по-настоящему любить. Я смотрела на тебя, на то, как ты стала домашней курицей, и тихо презирала. Я думала, что ты просто слабая, точнее, я убеждала себя, что ты слабая, а в глубине души тоже хотела, чтобы кто-то меня так же приручил. Белка, прости-и-и… – Машкины рыдания возобновились.

Я оторвала взгляд от плачущей Машки. За окном мелькали дорожные пейзажи, а в голове с такой же скоростью крутились мысли. Я всегда воспринимала Машку как человека без комплексов и сомнений, а вон же! Сейчас передо мной сидит маленькая девочка, загнанная в угол жизненными обстоятельствами и собственной самоуверенностью.

– Ты меня осуждаешь? – Машка смотрела мне в глаза, как будто я сейчас дам самый главный ответ в ее жизни.

– Нет, Маш, нет. Просто ты тоже для меня некий пример выживания и… не знаю, как сказать… мне странно, что ты со мной общалась все это время. Мне казалось, что все немного иначе.