Александр Кротов - Как почувствовать одиночество

Сколько времени это шоу продолжалось я не могу сказать. Помню только, что этот здоровый валун с огромным ртом и многочисленными глазами всё-таки откусил бедолаге голову. И проглотил. Не подавился. Эта штука ничем, наверное, не подавится. А его друг, сжевав свою половину, уже уставился на меня. И улыбнулся. Мне. Ох, ты сволочь!

Он сделал шаг навстречу ко мне. Улыбаясь. Меня взяло такое зло… Он, тяжело охая побежал ко мне. Я сделал замах топором, наклонился и отрубил ему левую ногу. Ну, не так чтобы уж отрубил… Так, обкрамсал немного, но этого хватило, чтобы он упал, доломав свою левую ходилку. Одной рукой он схватил меня за руку и моментально засунул её к себе в рот! Я успел подставить топор под его зубы, которые он с треском сломал. Другой рукой он с силой ударил меня в бок, но челюсть разжать он не удосужился, и моя левая ладонь осталась в его пасти. Ударившись об стену, я застонал от боли. Два моих ребра выпирали наружу. А эта мразь, правда, уже без улыбки, поползла ко мне. Я ударил топором наотмашь. Половина его черепа грохнулась рядом. Я увидел, что у него в голове какая-то черная жижа, кишащая червями. Я так и знал, что у них нет мозгов. Однако и без половины своей тупой башки, он стремительно потянул ко мне свои руки. Я отбивался, как мог. Его пальцы с треском отлетали в стороны. Второй яйцеголовый урод стоял в стороне (хоть и ног у него вовсе не было), дожевывал останки незадачливого урода и с таким интересом и даже переживаниями смотрел на нас. Вряд ли болел он за меня. И вот когда уже культяпки моего соперника не представляли большой опасности, чем его полноценные руки, я без особого труда, но с особым рвением расчленил его на несколько частей. Я так увлекся, что сломал топор. Прочный железный набалдашник улетел куда-то в сторону. Я остановился. Почувствовал за спиной, совсем рядом, чьё-то вонючее дыхание…

Я побежал. Круглое чудовище катилось еле-еле за мной. Видимо, сказался плотный ужин. Колобок чёртов. Я побежал на свой третий этаж, так как дороги назад не было. Кровь на моей изуродованной руке запеклась и перестала течь. Рёбра мешали дышать, и я задерживал дыхание.

Добравшись до последней ступени, я понял, что бежать больше не смогу. А этот урод уже потихоньку, как какой-нибудь старик, поднимался за мной. Я попытался ползти. Но с одной-то рукой, да и рёбра. Я заплакал. От боли и досады, что так просто достанусь этому уроду.

Но тут мою жизнь продлило чудо. Единственная лестница, по которой поднимался урод, обвалилась. И он полетел вниз. Сильно грохнулся. Заорал. Его стошнило. Он долго плевался остатками ужина…

Я же явно терял сознание. Но опять-таки чудо. От радости, что это говно меня не сожрёт, я пополз вдоль открытых комнат, не совсем понимая зачем. Но вот без тени сомнений прополз свою родную комнату, и, наконец, добрался до той комнаты, в которой я недавно был, и в которой сломал дверь. Там на полу лежал мой железный гвоздодер. Я взял его. Поднялся с пола.

Вдруг из всех пустующих комнат стали вылазить разные уроды. Как они тут оказались, мне было непонятно. У меня была только паника, которая мешала думать. Я подбежал к одному из окон, что находились в коридоре, и под злобные крики надвигающихся на меня уродов, начал гвоздодером выбивать окно, благо на нём не было решетки. Третий этаж. Это высоко. Либо разобьюсь, либо постигну свободу. Внизу только грязь, много грязи. Голова не соображала. Лил дождь. Был уже вечер. Внизу никого не было. Уроды всё кричали что-то про меня, а я с гвоздодером в руке прыгнул в грязь. Упал.

Стало темно.

14, 15, 16, 18, 20, 22, 23, 24, 26, 27. 10.

Время течёт чёрной, тягучей рекой. Работа делается на автоматизме, выходные проходят в блужданиях по городу в поисках своей души. Пару раз ходил в больницу, не желающую прощаться со мной. Настроение стабильно тяжёлое. Я гуляю по серым улицам, пью и курю, делая остановки, чтобы отметить в своём телефоне какие-то случайные мысли.

Весь мрак этого пустого мира обрушился на жужжащий город беспредельной тревогой из-за скрытой вероятности невозможности завтрашнего дня. Обычный вечер, в котором осень медленно опускается ко дну своего существования. Ничто не мешает ей быть теплее и холоднее, кроме странного обычая умирать. Первый снег лёгкокрылой молью растаял, и земля ждёт нового покрывала, чтобы уснуть на сезон, не видя этих индустриальных подошв человечества. Но небеса не пускают пока белую чистоту на свободу, пытаясь ещё помучиться в своей хмурости, в которой убаюканное солнце уже немало дней засыпает, не видя людских мук, не слыша этого тайного зова обожания тепла от обычных, на первый взгляд, душ. Ему ещё долго лицезреть потуги тёплых существ, желающих попробовать светило на вкус. И солнце в глубине своих неизвестных им раздумий понимает, что оно не такое горячее и доброе, как они себе возомнили. Ждут, хандрят, зная каждое число ушедшего дня и осознавая неизбежность зимы. Но, всё-таки, принимая за факт лучезарность всего этого мира. Хотя источник света в нём только один. Солнце.

Белесые огоньки электричества вплыли в этот мрак и сделали его менее страшным. Мелкий дождь рассыпался микроскопическими брызгами, растворяясь в потоках тепла, исходящих от теплотрасс, что связывают этот город своеобразными венами железного существования, без которого нет того ленивого комфорта, что окутывает каждого человека своим псевдо теплом. Ещё этот дождь обречённым испугом растворялся в брызгах грязи откуда-то спешащих машин. И, может быть, где-то, эти самые капли дождя смешивались с людскими слезами и истекали однообразной жидкостью боли и облегчения в никуда. Не все люди, стоя на остановке, просто ловят свой трамвай. Или автобус, маршрутку, троллейбус. Или такси. Кто-то ловит свои слёзы, так и не выстраданные обычной жизнью, что так горько замедляет бег в момент отчаяния. Вряд ли среди этой горечи найдёшь что-то верное, но как хочется разобраться в этой сумятице исковерканных и больных эмоций. Какая бытовая заноза так может задеть душу, что всё существование превращается в формальность? Только воспалённый разум может сотворить эту занозу.

Но тающая тяжесть никому не нужных дел давит на плечи усталостью, сутулит спину, обводит круги под глазами. Ядовитость очередной сигареты уже практически бесследно проветривает голову, забивая лёгкие. Я вижу всё приходящее и уходящее, не хуже, чем находящиеся рядом на остановке люди видят приближающийся и отдаляющийся трамваи. Но мне не успеть за этим круговоротом событий, как и не успеть этой старушке на тот самый уезжающий трамвай, что уже достаточно ускорил своё движение, чтобы не быть настигнутым даже спортсмену спринтеру, слишком торопящемся попасть в салон именно этого, отдельно взятого транспортного средства. И вот трамвай уже далеко. Ожидание на лицах сограждан принимает более нервозные оттенки. Но жвачки, сигареты, мобильники, и подсчёты денег на проезд расслабляют и дают немного отвлечься от этого ожидания. Всё устало и пусто, будто нет другого продолжения жизни. Много ли бесполезного везения потрачено на вовремя подъехавший транспорт? Доля беспредельности легла на холодные рельсы и окольцевала их неминуемым тупиком.