Борис Житков - Очерки

Паровик еще ни разу не ходил по рельсам. Но пока что чувствовал, что стоит твердо. Ему хотелось попробовать пройтись, хоть и было немного боязно как будто ходить по одной половинке. Он ждал, чтобы скорей растопили.

Наконец вот пар гудит из клапанов. Две няньки — машинисты еще раз густо смазали маслом, где только можно. Паровоз тронул. Все рабочие собрались глядеть, как поползет по рельсам тяжелая машина. Паровоз осторожно двинулся вперед. Ого! Рельсы-то подаются — это не то что телега с грузом. Шаг за шагом он продвигался дальше. Кряк! — лопнул под колесом чугунный рельс. И не погнулся, а хрупко лопнул, как сахарный. Паровик стал еще осторожней, он каждую минуту ждал, что вот-вот снова треснет под колесом. Фу, как узко, как неловко, словно по канату! И бойся каждую минуту. Он пошатнулся, хотел выпрямиться, оступился передним колесом и сошел на насыпь. Он еле удержался, чтобы не упасть, и задними колесами сорвал рельс.

— Ну, так и есть! Ни к черту, — гудели из толпы рабочих, — куда ж целую фабрику на рельсы совать! Все разворотит.

— Берись, берись! — командовал Тревитик. — А ну, все сюда.

Рабочие нехотя подошли. Паровик чувствовал, что его поднимают рычагами, сзади прицепили лошадей и снова тащат на рельсы. Он осторожно пошел назад. Рельсы поправили, подкрепили, и паровик понял, что завтра снова его пустят ходить по этим хрупким чугунным полоскам.

«Надо привыкать, — подумал он, — ничего не поделаешь».

Но оказалось хуже, чем он думал. Ему пришлось идти с тремя вагонами сзади. Нет, все бы ничего, — но по этим рельсам! Ведь каждую минуту жди: вот-вот лопнет. Но в нем было желание добиться, научиться ходить, которое передалось ему от его матери-каретки. Он осторожно потянул за собою вагоны. Они не очень тяжелыми показались ему, и колеса не скользили по гладким рельсам, когда он тронул с места.

Рельсы ломались, паровик оступался, — но как будто бы стал привыкать. Он уже бегал с пятью гружеными вагонами; бегал так, что лошадь только вскачь могла за ним поспеть. Нет, если б рельсы держали как следует, все было бы отлично!

«Ничего, научусь, — думал каждый раз после работы паровик. — Главное — упорство. Главное — упорство!»

Но не так думал Ричард Тревитик.

— Нет, Вивьен, — говорил он товарищу, — это не то…

— Что не то, Ричард?

— Да я говорю про паровоз — не потянет он поезда. Настоящего поезда, вагонов десять, — сказал досадливо Тревитик.

— Ты же так рад был первое время, помнишь? Ходит ведь, и здорово.

— Хорошо здорово, коли по десять раз в день с рельсов сходит, — ворчал Ричард, — и рельсы ломаются.

— Ну, рельсы можно покрепче отлить, намостить погуще подкладок! — утешал Вивьен.

— Эх, главное то, что он не может, никак не может потянуть поезда, — раздраженно сказал Тревитик.

— Надо попробовать, — попытался возразить Вивьен.

— Да чего там пробовать? Это всякому мальчишке ясно. Рельсы гладкие? Чего ты молчишь? Я спрашиваю: рельсы гладкие?

— Ну, гладкие, это и хорошо…

— Стой! — перебил Тревитик. — Колеса гладкие?

— Гладкие, — вполголоса ответил Вивьен.

— Ну? Не понимаешь? Вот поставить тебя в стеклянных сапогах на гладкий лед — много ты потянешь?

Вивьен молчал.

— Это кататься хорошо по гладкому, а самому катить не очень-то! Надо сапоги с гвоздями.

Вивьену стало весело: он представил себе паровик на четырех коротеньких ножках вместо колес и в огромных толстых башмаках с гвоздями, как у горных пастухов. Паровоз пошевеливает коротышками и бежит вразвалочку. Вивьен рассмеялся.

— Чего ты хохочешь? — спросил Ричард. — Опять какую-нибудь ерунду придумал?

Но Вивьен не мог говорить: он топал по ковру ногами, представляя, как будет бежать паровоз.

— Пуф-пуф! — приговаривал он сквозь смех.

— Вот ерунда! — расхохотался Тревитик. — А впрочем, так и будет. Вот увидишь. У меня уж есть в голове мысль. Но ведь ты согласен, что колесо будет скользить? Нет! Я серьезно.

Вивьен задумался.

— Да, ты прав. Впрочем, я от многих это слышал.

— Вот-вот, это же сразу видно.

«Займусь когда-нибудь этим делом непременно», — думал Тревитик.

Он чувствовал, что стоит на правильном пути. Но пылкий изобретательный ум уж соблазнял его другой мыслью: Тревитик уж думал о землечерпательной машине, он на время охладел к паровозу.

«Да, да, — думал он, — тут надо как-нибудь устроить больше сцепления между колесами и рельсами».

Не один Тревитик — все почему-то верили, что паровоз непременно будет скользить по гладким рельсам. Так думал и англичанин Бленкинсон.

О! он заставит паровоз ходить не поскальзываясь.

Бленкинсон построил новый паровоз.

Это был тот же паровоз Тревитика, на четырех колесах. Но эти колеса свободно катились, как у вагона: шестерни их не задевали; нет, шестерни вертели теперь новое, пятое колесо. Оно было с зубцами и цеплялось за зубчатый рельс, за чугунную гребенку, которая шла вдоль всего пути.

— Вот он, сапог с гвоздями, — говорил Бленкинсон, указывая на пятое колесо.

Это колесо и вертел паровоз своими шатунами, налегая на шестеренки.

— Теперь уж не скользнет! — радовался Бленкинсон.

«Я ведь и не скользил, — думал прежний паровоз, — может, я и десять вагонов потянул бы. Рельсы проклятые, неловкие, вот в чем все дело — до сих пор колеса ноют».

И он смотрел, как его сын, новый паровоз, царапался по зубчатому рельсу, как рак на суше. Он дулся, тужился и скреб своими зубцами. А рельсы по-прежнему лопались, подгибались, зубцы заедали, тарахтели. Хозяин злился, огорчался. Заставлял чинить насыпь, подкреплять рельсы.

И наконец плюнул на всю затею, — никто не хотел больше возиться, раз ничего не выходит, и снова лошади впряглись в вагоны, защелкали кнуты, загукали погонщики, и все пошло в копях по-старому.

— Давно бы так, — говорили старики рабочие, — а то сколько шуму, сколько рельсов зря поковеркали… Эх, инженеры!

Но все-таки развелись в копях зубчатые паровозы и с грехом пополам, через силу, с натугой царапались по рельсам. Рабочие проклинали паровоз, издевались и не называли иначе, как чертом. А он старался изо всех сил, его трясло, он болел, его поправляли с проклятиями и руганью.

— В починке, черт окаянный, больше, чем в работе, одна возня с ним. Слетел бы раз к дьяволу с насыпи, чтоб уж сразу вдребезги, — ворчали рабочие.

А паровоз старался; он знал, что не он виноват в этом мучительном устройстве, он сам ненавидел зубцы и это зубчатое колесо. Оно вечно грохотало и болело. Паровоз мучился, но терпел. «Упорство! Терпение и упорство!» — повторял он слова деда.

Но паровоз не знал, что на соседних копях механик-самоучка из чумазых шахтеров сидел и думал, как спасти, как выручить паровоз. Этот рабочий, Джордж Стефенсон, делал маленькие паровозики, игрушечные рельсы и пробовал.