Эрнест Гейнс - И сошлись старики. Автобиография мисс Джейн Питтман

— Хочешь рассказать нам, как было дело, Чарли? — спрашивает Мейпс.

— Я вам все расскажу, шериф, — говорит Чарли. Начал было рассказывать и тут же запнулся — видно, его осенила новая мысль. — Я мужик, шериф, — говорит Мейпсу. — И раз уж я величаю вас шерифом, я так думаю, что и вам не грех величать меня мистером. Мистером Биггсом.

— И правда, — кивает головой Мейпс. — Раз такое дело, как вам будет угодно… мистер Биггс. На всех прочих это тоже распространяется, — говорит он нам. Серьезно говорит, не шутит. — А как насчет Кэнди?

— Я ее называю мисс Кэнди, — говорит Чарли, — так что и она может называть меня мистер Биггс.

Мейпс снова поглядел на Кэнди — она стояла рядом с Мату. Войдя в комнату, она чуть помедлила в нерешительности, но все же отыскала его глазами и протолкалась к нему. Я был слишком далеко от Кэнди и не слышал ее вопроса, если она его задала; и ответа Мату — если он ей ответил — я тоже не слышал. Видел только, что он слегка наклонил голову.

— Ну как? — спрашивает ее Мейпс.

Кэнди кивнула. По-моему, она не очень понимала, почему Мейпс обратился к ней. Впрочем, ее это мало интересовало. Мату больше не угрожала тюрьма — вот единственное, что ее интересовало. До всего остального ей не было дела.

Мейпс снова повернулся к Чарли.

— Расскажите мне, как было дело, мистер Биггс, — говорит. — Начните с самого начала, с того, что у вас там вышло на поле.

— Что бы у нас там на поле ни вышло, только начало было положено не тогда, а пятьдесят лет назад, — говорит Чарли. — Ну, пятьдесят не пятьдесят, а лет сорок пять уж точно. Потому что в аккурат о ту пору я убежал в первый раз. Мне пятьдесят стукнуло, а как сейчас помню, что я убежал, когда мне было годков пять, не больше, потому что, когда мне минуло шесть, крестный поколотил меня, чтоб не смел убегать. Я ведь помню, когда он в первый раз меня за это поколотил. Помнишь, крестный, когда ты в первый раз меня поколотил? Мне тогда еще дали с собой в школу картошку, а Эдди у меня ее отобрал. — Мату глядел на Чарли так, словно не верил своим глазам, что тот вернулся. Мату кивнул.

— Всю мою жизнь, — говорит Чарли. И не Мейпсу говорит, не нам, а сам себе. — Всю как есть мою жизнь я только и знал, что убегал. От кого только я не убегал — и от черных, и от белых, и от негров, и от кэдженов — и от тех, и от других. Всю как есть мою жизнь. Все для них делал, и хорошо ли, плохо ли сделаю, они меня поносили — всю как есть мою жизнь. А я терпел. И вот мне уж пятьдесят стукнуло. И вот уже пятьдесят лет меня поносят. Как родился на свет черным, так с тех самых пор я поношения терпел, а сдачи никогда не давал. Ты ведь, крестный, старался из меня мужика сделать? Верно я говорю?

Мату опять кивнул.

— А все без толку, — говорит Чарли. — Пятьдесят лет кряду старался. Целых полвека; и тут я себе сказал: хватит с меня поношений. А Бо поносил меня. Хоть я и за двоих работал, он меня все равно поносил. Ни одному мужику тяжелее меня груза не поднять. Накорми меня досыта, и дольше меня никто работать не сумеет. Пилить, колоть, тянуть проволоку, канавы копать, столбы ставить никто лучше меня не может. А он меня все честил. Без всякой без причины честил. Нигер ты такой, нигер ты сякой, без причины без всякой честил. Просто чтобы обругать. И покамест я был Большим Чарли, негритянским мальчишкой, я его поношения терпел.

Голос Чарли набирал силу. Чарли расхаживал по комнате, люди расступались перед ним, и куда б он ни пошел: к окну, к двери, — он занимал чуть ли не четверть комнаты. Черный как смоль, круглая голова и лицо мокрые от пота. Черное потное лицо его сначала дрогнуло, затем задергалось, он перестал расхаживать, воздел свои ручищи, ну бревна и бревна, над головой и как грянет — ни дать ни взять расходившийся проповедник:

— Но наступает день! Но наступает день, когда мужику пора стать мужиком. Наступает день! — И этими бревнами, а кулаки на них что твои пушечные ядра, потряс под самым потолком; мы с замиранием сердца следили: что, если он, не ровен час, крутанется, а то и упадет? Но бог миловал. Тяжело дыша, Чарли неспешно опустил руки, а сам уставился поверх наших голов в стену. — Наступает день, — не нам, самому себе говорит. — Наступает день.

— И что тогда, мистер Биггс? — уважительно помолчав, спрашивает его Мейпс.

Чарли поглядел на него, словно очнулся от транса.

— Вы что-то сказали, шериф?

— Что у вас там с Бо вышло на поле? — спрашивает Мейпс.

— Он меня на чем свет ругал, — говорит Чарли. — Я работаю исправно. А он все одно меня ругает. Не за что, говорю ему, вам меня ругать. Я, говорю, работаю исправно. Подумаешь, Бо мне говорит, я тебя мало того что изругаю, я тебя еще и побью. Не бывать, говорю, тому — мне уже пятьдесят стукнуло, на шестой десяток перевалило. Одно еще слово, Бо говорит, и ты на своей шкуре узнаешь, как я обхожусь с нигерами по шестому десятку. — Чарли остановился, покачал головой, поглядел на Мейпса. На его голове крупными каплями выступал пот и ручейками сбегал по лицу. — Не дело, шериф, так с мужиком говорить, особливо когда ему шестой десяток пошел.

Мейпс кивнул, соглашаясь с Чарли. Потом велел нам не напирать на Чарли. Народ самую малость попятился, но тут же снова подался вперед.

— Давайте рассказывайте, — говорит Мейпс. — Дальше-то что было?

— Я, говорю ему, ухожу, — продолжает Чарли. — Спрыгнул с погрузчика. И домой пошел. А он соскочил с трактора и с тростниковой палкой на меня. Тогда и я подобрал палку. Почему — сам не знаю. За всю мою жизнь я на такое не решался. А сегодня решился. Нагнулся и тоже поднял палку. Бо остановился было, потом поглядел на меня и ухмыльнулся. Глядит и знай себе ухмыляется. Понимает, что мне не насмелиться ударить его. Только зря он так думал. Ну и пошел на меня. И как заедет — раз по плечу, другой по боку. Тогда и я палку занес. Заехал ему по голове, он и свалился. Из головы кровь текет — все, убил, думаю — и давай чесу в деревню. Прибег к крестному, рассказываю ему, так, мол, и так. Пока мы с крестным говорили, слышу, к деревне трактор едет, тут я и понял, что Бо жив остался. Крестный, говорю, я все одно убегу, потому что, если он меня сейчас поймает, он меня уж точно изобьет до полусмерти. Если ты от Бо Бутана убежишь, говорит крестный, я тебя своими руками изобью. Мне, говорит, восемьдесят третий год пошел, а я мужик не чета тебе, и если ты от Бо убежишь, я тебя своими руками изобью. — Тут Чарли поглядел на Мату. Мату кивнул. Но, видно, по-прежнему не мог поверить, что это Чарли говорит. Да и остальные, видно, не верили. И это Чарли? И это Чарли дал Бо отпор? Да я и сам не верил. Но ведь что они все здесь сойдутся, я тоже никак не ожидал. — Остановил трактор, соскочил, в руке у него дробовик, — говорит Чарли Мейпсу. — Он завсегда при себе дробовик держит — не на тракторе, так на пикапе. Крестный мне и говорит, у меня тоже ружье есть, и, по мне, лучше видеть тебя мертвым, чем глядеть, как ты по шестому десятку задаешь чесу. А Бо уже во двор вошел, патрон в дробовик вставляет. Тут крестный протянул руку, достал свой дробовик и сунул его мне. Не хотелось мне его брать, но крестный так на меня глянул, что я понял: не возьму, он сам Бо остановит, а после и за меня примется. Взял я дробовик, повернулся и говорю Бо: стой, говорю. Не раз, не два говорю. А он все к галерейке идет. Я в жизни ничего такого не только не делал, а и помыслить ни о чем таком не смел. Но наступает день, шериф, наступает день, когда человеку приходится за себя постоять. Сам не понимаю, как я решился. Но дробовик держал твердо. И рука у меня не колыхнулась, не качнулась, не дрогнула, твердо дробовик держала. А Бо все к галерейке идет. И знай себе ухмыляется. Нигер, говорит, я ведь с тобой позабавиться хотел. Хотел тебя, как зайца, погонять, а надоест — пристрелить. Но теперь, пожалуй что, и не стану тратить на тебя время. Вскинул ружье, ну, тут я и спустил курок.