Лоран Гунель - День, когда я научился жить [litres]

Остин Фишер просто машина – машина для завоевания побед .

Все из-за ревности. Именно ревность толкнула этого спортсмена-неудачника всколыхнуть в нем ужас, давно похороненный внутри.

Соберись – ты же профессионал.

За всю карьеру ему часто доводилось слышать, как комментаторы говорят очень неприятные вещи. Но это было частью игры, и он научился не особенно близко принимать к сердцу их реплики. Конечно, он всякий раз раздражался и даже злился, но тут было другое. Никогда еще это не затрагивало его так глубоко. Но почему? Почему именно сейчас? Почему как раз в ходе турнира, который должен проложить ему дорогу в спортивные анналы?

Машина для завоевания побед, лишенная всякого чувства, – в этом и состоит его сила .

Как они могут быть к нему так несправедливы? Как могут сбрасывать со счетов всю ту громадную работу, которую он проделал, годы тренировок, упорный, ожесточенный труд без отдыха и поблажек? Зачем же одним взмахом руки перечеркивать все его усилия?

В этот момент в комнату, озаренную ярким светом, вошел Уоррен. Гостиная виллы, снятой на время турнира, выходила застекленными дверями на бассейн. Улыбка быстро сбежала с лица Уоррена, когда он посмотрел на теннисиста.

– Что-нибудь случилось?

– Да нет, все в порядке, – отозвался Остин ровным, прекрасно выверенным тоном.

Уоррен секунду разглядывал теннисиста, потом уселся на подлокотник кресла напротив.

– Это… это все тот датчанин, да?

Остин на несколько секунд застыл, потом кивнул и недовольно поморщился. Лучше уж рассказать Уоррену о своей слабине. Если начинаешь что-то скрывать от тренера, это до добра не доведет.

– Я давно выбросил и его, и его слова из головы, но они вернулись и преследуют меня.

Уоррен прищурился:

– И что тебя беспокоит?

Остин на секунду задумался, чтобы понять, что происходит у него внутри.

– Я снова вспоминаю несправедливость, и это меня огорчает, отвлекает внимание. Короче, волнует.

– Обычно такие штучки приводили тебя в бешенство, – с озабоченным видом сказал Уоррен.

– Обычно такие штучки отпускал какой-нибудь журналюга, и я действительно бесился. Но тут – теннисист, такой же, как я, и это меня расстраивает, сам не знаю почему. Это ранит.

Уоррен помолчал несколько мгновений, потом встал с места:

– Через пару минут ты будешь над этим смеяться. Когда-то в прошлом, занимаясь предпринимательством, я много работал над такого рода проблемами. Контекст разный, но схема одна. Там это касалось прежде всего людей, которые не могли забыть несправедливого упрека начальника или злопыхательства коллег с длинными языками.

Он взял с низкого столика графин.

– Хочешь водички?

Остин кивнул. Уоррен налил два стакана и протянул ему один.

– Говоришь, в память возвращаются его образ и слова… А в какой форме? Расскажи-ка поподробнее.

– В какой форме? Ну… Как бы это сказать… Я вижу его голову, как на экране телевизора.

– А на каком расстоянии от тебя ты ее видишь?

– Как это?.. Она у меня в голове, а не на расстоянии…

– Ну да, но если бы тебе надо было разместить этот мысленный образ в пространстве, ты бы куда его поместил? Где бы он оказался?

Остин сосредоточился. Трудно ответить, куда ты поместил бы воспоминание.

– Я бы сказал… метрах в трех от меня.

– А какого размера?

Остин секунду поразмыслил, стараясь вызвать в памяти воспоминание.

– Внутри квадрата метр на метр.

– А цвет? Черно-белая гамма? Изображение контрастное или размытое?

– Цветное, контрастное. И цвет лица у него был как у пьяницы. Портил весь кадр.

– Изображение застывшее или движущееся?

– Это фильм. Я мысленно пересматриваю фильм с его интервью.

– O’кей. А голос? Опиши голос, каким ты его слышал.

– Сильный, хотя и гнусавый. Его рассуждения без конца крутятся у меня в голове.

– Хорошо. А теперь возьми и отодвинь его изображение, ну, скажем так, метра на четыре или на пять.

– А зачем?

– Меняя ракурс и расстояние, ты меняешь и свое представление о предмете. Отодвинь изображение на четыре-пять метров.

Остин вызвал в памяти образ теннисиста в движении и мысленно его отодвинул. Потом утвердительно кивнул.

– Очень хорошо, – сказал Уоррен. – А теперь медленно уменьшай изображение. Уменьши его вполовину.

– Есть.

– А теперь убирай цвета, сделай изображение затемненным, блеклым и почти черным на белом фоне.

Производя эти манипуляции, Остин улыбался.

– Отлично, – сказал Уоррен. – В какой мере это изменило горькие воспоминания?

– Я от них словно отодвинулся.

– Прекрасно. А теперь попробуй поиграть его голосом. Заставь его говорить сонно, тягуче, все медленнее и медленнее, пусть его голос стекает, как клей, и бубнит одни и те же фразы.

Остин сосредоточился на несколько секунд, а потом стал ухмыляться.

– А теперь, – сказал Уоррен, – прибавь к этому маленький оркестрик, этакий звуковой фон, который сопровождает его слова. Ты все время слышишь, что он говорит?

– Слышу.

– Прибавь еще… цирковой оркестрик! Цирковую музыку, какую мы слышим порой: забавную, смешную, шутовскую и немного гротескную. Сквозь нее все еще пробивается голос этого типа, который все говорит, все гундосит своим голосом, похожим на размякшее сладкое тесто.

Остин представил себе такой воображаемый фильм и расхохотался. У соперника был вид пьяного в стельку деревенского идиота.

Ооостин Фииишер – это мааашииина …

А в сопровождении фоновой музыки голос его звучал просто уморительно.

– А теперь начни сначала, – сказал Уоррен, – и прокрути этот новый фильм еще раз, а потом еще раз задом наперед.

– Задом наперед?

– Ну да, как киномеханик, который неправильно перемотал пленку. Сцена воспроизводится задом наперед.

Остин снова сосредоточился. Это было нелегко.

– Прокрути ее как надо, с цирковой музыкой и всей шумовой чехардой.

Остин избавился от напряжения. Образ датского теннисиста уже не вызывал у него никаких отрицательных эмоций. Он слушал все выпады соперника, тихонько посмеиваясь.

– С этих пор, – сказал Уоррен, – всякий раз, когда в памяти всплывет образ этого теннисиста, его будет сопровождать весь созданный декор.

Остин улыбнулся и сказал себе, что надо будет применить эту технику к застарелым упрекам отца, вбитым в сознание с детства. Они возникали ниоткуда и порой еще долго звучали у него в ушах.

Но не сейчас. Позже. Когда он выиграет турнир.

Дзинь!

Чокнулись с хрустальным звоном бокалы. Терраса кафе была залита солнцем.

– Ваше здоровье! – сказал Джонатан, широко улыбаясь.

– Твое здоровье, – пробормотали Майкл и Анжела.

После того как Майкл услышал, что возвращение Джонатана в Сан-Франциско на данный момент вовсе не означает его возвращения на работу, вид у Майкла был раздосадованный.