Борис Екимов - Осень в Задонье

— Тебе молимся и Тебя просим… услыши и помянинас, смиренных и осужденных, молящихся Тебе, Господи…

По виду и стати Павел был, как говорится, «чистый и безподмесу», настоящий Басакин: ростом не больно высокий, телом плотный, словно литой: густые черные, в редком серебре волосы, усы подковой, казак и воин, по старинному хуторскому прозвищу — Пашка Жук.

Когда молебен окончился, Павел подошел к станичному батюшке и отцу Василию, не чинясь, поклонился, благословения прося и целуя руки. С отцом Василием потом дружески приобнялся. И тогда началось всеобщеездраствование: с теми, кого долго не видел.

Потом, как и всегда на Троицу, на берегу речки, на просторном пологе угощались «троицкой» яишней, которую жарили на больших противнях басакинские бабы; хлебали уху, при которой за главного— Яков Басакин. Выпивали, пригубливали, здравя великий праздник и встречу. Вспоминали ушедших, молодость, прошлые времена, говорили о сегодняшнем.

Павел Басакин о кресте поваленном узнал еще на кургане. Спускаясь, он видел келью, надвершие, упавший белокаменный крест с Явленой Богоматерью, которая осталась целехонькой и глядела с печалью. Он приказал: «Ничего не трогать. Не подходить, не топтать. Спецыосмотрят, проверят». Хотя ему все было ясно.

Обычно на Троицком празднике приезжие разбивались кругами своей, близкой ли, далекой, родни. Нынче народу приехало немного. Детвора да зеленая молодежь хороводилась возле речки: купание, удочки, игры.

Люди постарше оставались в едином круге, возле Павла и других Басакиных, возле отца Василия.

Слишком много случилось недоброго в последнее время: внезапная гибель Аникея — главной опоры хутора и округи; затем — пожар, подчистуюубравший огромное подворье; ограбление, потеря святынь. Одно за другим.

Кто-то об этом знал, а кто-то впервые слышал, охая да сокрушаясь. А теперь еще и крест повалили перед самым праздником. Тоже — недобрый знак. Шли разговоры, что на здешние земли глаз положил Джабраил Бородатый. Тогда и вовсе конец не только последнему хутору, но всей округе — Задонью. Иван Басакин пока здесь. Но Аникуша — такой дуб! — рухнул. Кого с ним сравнить? Не получится ли, что нынешний праздник на родной земле — последний.

Потому и гуртовались, хотели услышать Павла Басакина. Он прежде обещал многое: вернуться, возродить и прочее. Обещал и обещал. Теперь с неба свалился. Надолго ли? Может, по той же лесенке поднимется на вертолет и улетит.

Павел понимал это и потому, когда выпили да подзакусили, ухи похлебали, первые новости обсказали, а до песен время еще не дошло, — тогда Павел поднялся, без рюмки, не для тоста, и громко сказал:

— Докладываю. Вам, господа старики, родствие и земляки, докладываю, что полковник Басакин честно отслужил свое в небе. Налет, между прочим, двадцать тысяч часов. Из них немалая часть — боевые, в горячих точках.Теперь полковник Басакин назначен руководителем группы по созданию базы отдыха охотничьего и рыболовного направления министерства обороны с дислокацией в районе бывшего хутора Малый Басакин.

Это была новость нежданная и очень серьезная.

Поймав паузу, когда слова его были вроде поняты, но еще не осознаны и не посыпались вопросы, Павел продолжил:

— Объясняю в пределах пока мне известного. Выделяются земли порядка трех тысяч гектаров плюс земли районного казачьего общества. Там тоже не меньше. Запланировано выделение нам мобильного жилого городка. Обещают дебаркадер — плавучую пристань. Нефтяная компания «Югойл» выразила заинтересованность, вносит долю: пять типовых бревенчатых домов. Областная и районная администрации — в курсе, обещают поддержку и просят взять под защиту долину речки, чтобы была охранная зона. Здесь редкие, реликтовые растения, каких в мире нет. А их овцы да козы сжирают. Подключена будет наука, университет. Поддержка со всех сторон. Но … На первых порах, конечно, будут трудности. Знаете, как у нас все со скрипом идет. Финансирование и прочее. Поэтому прошу и жду от вас, земляки, поддержки и конкретной помощи. Именно сейчас, вначале. Дело — благое. Последний, может быть, шанс удержать нашу родину. Иначе … Сами видите. Жгут, иконы забирают, кресты рушат. Завтра могилки сровняют. А Монастырщина, Явленый курган?.. Тоже отдать?! Так что давайте помогать. Сами знаете, я — не болтун, я — полковник Басакин. Пока еще в силах. Есть желание потрудиться на благо, на сохранение нашей земли. Всю жизнь далекие рубежи родины охраняем, а родную землю — в чужие руки? Вот он, — показал в сторону кургана, — наш главный и последний рубеж. Надеюсь на понимание и на помощь от всех вас.

Против ожидания, шума и гама не случилось. Спрашивать вроде не о чем: Басакин все рассказал. Весть, конечно, хорошая. Но пока ведь — одни слова. И не более. Но посидели, покряхтели, подумали. Кое-что да придумали. Для начала.

У Хныкиных, в районном городке, в тамошнем затоне стояла небольшая плавучая пристань с жилой надстройкой. Когда-то купили ее, на случай, который вроде теперь подоспел. Решили пригнать пристань и поставить в устье речки. Хныкин пообещал привезти три жилых вагончика, какие в райцентре во времена советские для нефтяников делали. Купил, тоже «на случай». Теперь сгодятся, на первое время.

Павлу Басакину поверили не все, потому что и прежде слышали много красивых слов: новое казачество в свое время чего только не обещало: «казачий сельхозхолдинг» да «конезавод»; потом — фермеры, и не только свои, но городские, серьезные, на дорогих машинах и, по всему видно, с деньгами, сулили златые горы. Но все вышло как мыльный пузырь — переливами поиграло: «инвестиции», «холдинг-молдинг». И снова — пусто. Лишь кавказские люди, безо всяких словес, обступали со всех сторон.

Так что новым речам, пусть и полковника, веры особой не было. Но слушали. А потом стали разбредаться к речке, которая, как и прежде, была чистой, с глубокими омутами и говорливыми галечными перекатами; к родным троицким травам: чабрецу, шалфею, «железняку», которые духовито пахнут, тревожа память, когда их заваришь зимней порой.

Разбредались и собирались вновь, пели песни казачьи, которые только здесь и поются по-доброму, среди своих:

Поднявшись и поманывая рукой, заводил голосом нестареющий Иван Переходнов, ковылевый, седой. Ему помогали с готовностью, всем кругом.

Голос запевалы тонул в общем хоре, а потом высоко взмывал, над землей и водой:

Это была не песня, но — жизнь давняя, прожитая и немного нынешняя: