Lena Swann - Искушение Флориана

Флориан почувствовал опять дурноту и, даже не рассмотрев толком посетителей кафе (вдруг кто знакомый! А у меня ведь недавно брали дурацкое это телеинтервью — может и кто незнакомый узнать! Нет, не могу, не могу, надо перевести дух. Хорошо что я в обычной мирской одежде сегодня, незаметной, без опознавательных знаков!), быстро вышел через чудесные задние автоматические раздвижные стеклянные двери во внутренний, большим довольно оказавшийся двор, — где, под белым нежным кружавчатым навесом, прятавшим от солнца, — как шотландец Джонатан и анонсировал, — действительно крутили на жидко-кристаллическом трехметровом мониторе кино, — а зрители полусидели-полулежали в фиолетовой тени в мягких каплях-креслах, раскиданных по дворику.

«Что я делаю, что я здесь делаю?! — словно пытаясь очнуться от какого-то вязкого навязчивого дурманного сна подумал Флориан. — Еще каких-нибудь полвека назад в духовных учебных заведениях Рима меня бы просто по факту за визит сюда немедленно бы отлучили от церкви — просто по факту, за поход в кафе или в кино. Что я здесь делаю?!»

Но почему-то тут же, пройдя, извиняясь и улыбаясь, между зрителями, автоматически неловко опустился в вакантное кресло-каплю, ближе к выкрашенной в белый цвет кирпичной изгороди дворика. Фильм был из тех, что он когда-то в молодости очень любил: довоенный, допотопный (в смысле, до переезда Хичкока из Англии в Америку), чудный, мягкий, с дивным добрым английским юмором, добрый, добрый фильм «Леди исчезает». Ах, как замечательно добрая элегантная пожилая англичанка пишет пальцем на испарине стекла в вагоне-ресторане поезда свое имя: «Фрой! Я мисс Фрой!» — специально для подружившейся с ней молодой девушки, потому что та не расслышала из-за шума поезда. И потом, когда даму похищают, а злоумышленники убеждают девушку, что никакой мисс Фрой не было, что это у нее галлюцинации на почве удара по голове, и что она себе всё придумала, — вдруг — раз! на запотевшем стекле поезда, на миг въехавшего в тоннель, девушка, уже почти поверившая во вранье преступников и равнодушных попутчиков в поезде, в темноте, как на экране, вдруг явственно видит на миг вновь проступившие буквы: «Фрой! Мисс Фрой» — была! она была и есть! вы ее прячете! она в опасности! — добрая мисс Фрой! — и, оттолкнув клеветников, вновь бросается искать и спасать мисс Фрой!

«Господи, да ведь это я — эта девушка! — улыбнулся вдруг неожиданно Флориан. — Это ведь фильм о поисках Бога! Это же метафора! Как же мне раньше не приходило в голову! Ведь сто раз эту картину прежде смотрел! Ах, какой страшный момент, когда девушка, очнувшись от обморочного сна, после удара по голове, вдруг, оглядев попутчиков в купе, не видит больше рядом с собой добрую мисс Фрой, — а когда девушка поднимает скандал и требует найти исчезнувшую добрую пожилую даму в твидовом костюме и шляпке, ей, чтобы ее утихомирить, вместо уже похищенной, связанной и спрятанной мисс Фрой, предъявляют переодетую в украденную одежду той чудовищную фашистку с холодным злобным лицом — фрау Куммер. Как же, мол, вы, девушка, говорите, что это „не она“?! Вот Вам и твидовый костюм, и шляпка! Господи! Какая страшная подмена! Господи, я всем сердцем верю в то, что Ты не творил ни одного из тех ужасов, что царят на земле! Я всем сердцем знаю это, Господи! — что бы ни кричал мне внешний мир, что бы он мне ни врал про Тебя! Я никогда не соглашусь на подмену — даже сколько бы внешний мир ни рядил фашистку фрау Куммер в Твои одежды!»

Флориан вдруг почувствовал, что кто-то его легонько поглаживает по кисти левой руки. Флориан медленно — и не веря своим глазам — перевел взгляд с экрана и из внутренних пространств на соседей слева — и обнаружил, что загорелый, атлетического сложения молодой человек в футболке и джинсах, нежащийся в соседней капле-кресле с пестрым слоистым коктейлем в руке, действительно (нет, это галлюцинация! этого не может быть!) свободной рукой прихватил Флориана за руку и поглаживает тыльную сторону его ладони.

— Каким кремом Вы пользуетесь? — булькнул молодой человек, выплюнув изо рта коктейльную соломинку. — У Вас очень шершавая кожа! Я могу посовето… — Куда же Вы? Фильм еще не закончился! — И почти грубо с хохотом заорал, оскорбившись отказом, уже вдогонку катапультировавшемуся из кресла, из дворика, из кафе Флориану (схватившемуся за голову так, словно пытался сделать из рук защитный шлем, несущему себя к экстренному выходу так, как беженцы несут единственные спасенные дорогие вещи в узелке, убегая из дома, где всё разрушено вражеской бомбардировкой, убегают, спасаясь от войны): — Вы неправильно меня поняли! У меня есть прекрасным бой-фрэнд, между прочим! Я просто Вам сочувствую — у меня была такая же скверная кожа, пока я не подобрал хороший…!

И в этот момент Флориан впервые за сегодняшний день пожалел, что не надел под ворот рубашки монашеский римский воротничок.

Флориан чуть не столкнул с крыльца выкрашенные в замшевый загар женские антилопьи ноги в сандалетах с перепонками с жемчугом — разом наступил на большой крашеный палец с красным лаком и на жемчуг, мысленно зажал уши, ожидая, что сейчас раздастся вселенский хруст костей и моллюсковых останков, — услышал, впрочем, как ноги невозмутимо-возбужденно говорят фиолетовой юбке из жатого шелка радом: «Я наконец поняла, что самое главное в жизни! Увидишь! Вся жизнь твоя сразу изменится! Нужно просто перестать чистить овощи! Нужно есть их со шкурками! Даже лук и картофель!» — но был уже, наконец, на улице.

«Бедный Дьюхёрст, — некстати подумал вдруг почему-то Флориан, быстро сворачивая в перпендикулярную улицу: на ней гигантского роста липы, по обе стороны мостовой, были какой-то другой, ранней породы — и уже успели уронить цвет, так что и мостовая, и обе узеньких пешеходных дорожки были сплошь усыпаны яркими венчиками цвета куркумы; и, быстро-быстро передвигаясь по этому ядовито-ярко-оранжевому ковру, Флориан вдруг поймал себя на мысли что маневрирует между липами, будто укрываясь от пуль, которые ему вслед полетят. Быстро замаскироваться в пейзаже, стереться из перспективы кафе, пока его кто-нибудь не узнал и скандал не развернулся еще больше („Куда же Вы, отче Флориан? А слоёные булочки! Как?! Кто к Вам приставал? Вот этот господин? Сейчас мы с ним разберемся! Он просто дерматолог и очень любит лысых пятидесятипятилетних опрометчивых идиотов!“). — Бедный Дьюхёрст! — подумал Флориан опять вроде бы не к месту, но с нелогичной внутренней очевидностью. — Но ведь метаться между двумя катастрофически противоположными мыслями о характере Бога: Бог сотворил всё зло, которое я вижу в окружающем мире, значит Бог зол, — или, наоборот, Бог добр и не имеет к этому никакого отношения — это ведь даже гораздо ужаснее, чем вдруг заподозрить, что твоя любимая — проститутка! Амплитуда колебаний еще ужаснее! Какая яма отчаяния, когда вдруг впускаешь в себя сомнение — и допускаешь ужасное: что Бог — сладострастный похотливый вуайерист, выдумавший этот похотливый злой мир чтобы развлечься, космический садист, массовый серийный маньяк-убийца, шизофреник, творящий зло, а потом за это зло и карающий! И какое бесконечное счастье — когда вдруг всем сердцем чувствуешь, что — нет! — Бог никакого зла не творил, Бог не шизофреник, что Бог противоположен этому миру и не творил зла и гнуси, здесь существующей. Ужас — как когда узнаёшь о страшной измене любимой — если думаешь, что в Боге есть раздвоение и способность сотворить зло, похоть и смерть. И радость вселенского ни с чем не сравнимого счастья, если доверяешь Богу на слово, — что в Боге шизофрении нет, что этот падший охваченный злом мир Богу противоположен!»