Хелен Джонс - Если ты мне веришь

— Мисс Раян, вы просто выбрали не того человека, — еле слышно сказал я, но не решился повторить. Не знаю, услышала ли меня Кристен или нет, но она продолжила:

— Единственное, что меня огорчает сейчас, это совсем не то, что я нахожусь здесь, и вся моя жизнь буквально поломана. Меня огорчает то, что мне никогда не узнать было ли это со мной на самом деле, или у меня просто до того бурное воображение, что я не справилась с ним, — Кристен снова приуныла.

Я не мог сказать ей что — то такое, что бы снова заставило ее быть веселой и жизнерадостной. Я не мог ей ответить на вопрос, который мучил ее. И не мог успокоить ее. Единственное, что я мог — чуть прижать к себе, чтобы она чувствовала, что не одна. Но я в какой — то степени винил себя. И моя вина заключалась в том, что вновь на глазах измученной девушки появились слезы.

Таким, как она ни в коем случае нельзя быть в одиночестве, это я знал точно.

Кристен тут же притихла. Ни всхлипов, ни возни, и даже ее дыхания не было слышно. Я лишь ощущал, как ее хрупкие плечики поднимаются и опускаются.

Девушка прижалась головой к моей груди, будто я ей заменял самого дорогого и близкого человека. Хотя, это так и было. По крайней мере, на тот момент. Она, вероятно, верила всему, что я говорил, каждому слову. Хотя из всего, что я говорил Кристен, в лучшем случае, была половина правды.

Через минуту Кристен радостно подняла голову, глядя на меня:

— От чего у вас так бешено бьется сердце, мистер Норвингтон? Будто хочет вырваться из оков вашего тела, — девушка заулыбалась и я, невольно, тоже. Кристен снова прильнула к моей груди и звонко рассмеялась, — оно ударяет меня с каждым стуком. Вам больно?

Я улыбающе покачал головой:

— Конечно, нет, Кристен, вы словно маленький ребенок, только — только познающий мир. У каждого живого существа есть сердце.

Девушка тут же прижала ладонь к своему сердцу и, несколько секунд продержав ее так, взвизгнула:

— Но мое сердце бьется спокойно, — с удивлением и той же радостной улыбкой произнесла она, — вы чего — то боитесь?

Я снова покачал головой, уже не улыбаясь:

— Да, Кристен, я боюсь за вас, — проговорил я и тут же прикусил губу: «зачем я это сказал?». Но это было правдой. Хотя вся правда, которую я говорил, шла во вред либо мне самому, либо меня окружавшим. Что из этого было лучше, я знать не мог. Именно поэтому и приноровился ко лжи.

Девушка тоже перестала улыбаться и вопросительно наклонила голову, давая мне понять, что ждет продолжения этого ответа.

— Я боюсь за вас. Я не хочу, чтобы вы тут провели всю свою жизнь, вы же знаете это, — взглянув на Кристен, я понял, что она сомневается в достоверности моего ответа и снова заулыбалась.

— Вы явно что — то не договариваете, мистер Норвингтон, — ехидно проговорила она, но ответ ей понравился, это я заметил сразу и был собой доволен.

— Так значит, вы так сильно боитесь за меня?

Я кивнул. Конечно, это было правдой. Я не хотел, просто по — человечески не хотел, чтобы такая молодая девушка, как Кристен, сидела в четырех стенах, не видя белого света. Но от чего у меня колотилось сердце, я не мог объяснить даже самому себе. Хотя, ощущал это биение еще до того, как Кристен прижалась к моей груди. И это меня настораживало.

Щеки девушки слегка порозовели, а потом и вовсе превратились в кипящий котел. Она явно засмущалась от сказанного мною. На самом деле и я также был не слишком рад, тому, что произвольно слетело у меня с языка, как это обычно случалось. Но Кристен не знала, что ответить мне на это. Она молчала, пыталась скрыть от меня лицо, чтобы я случайно не догадался о том, что она тогда чувствовала.

Она то и дело отворачивалась от меня, изредка смотря из — за плеча. Меня это позабавило, и я решил заговорить:

— Я боюсь, что вы так и узнаете мир полностью, ведь вы этого так хотите, — я с тревожностью проглотил комок слюней, скопившихся у меня в горле. От чего — то мне было волнительно тогда. Но вот в чем причина, узнать мне не удалось.

Кристен начала постепенно «остывать». Ее розовые щечки становились бледными, а взгляд — спокойным. Девушка пристально смотрела на меня, и теперь смутился я. Но Кристен тут же догадалась об этом и, снова взглянув в небо, продолжила:

— Когда я пришла домой, тетушка, как, впрочем, и всегда, читала газету. Она смерила меня взглядом и, молча, указала на кухню. Мне действительно нужно было поесть после такого пережитого стресса. Хотя, если честно, о еде я совсем не думала. Меня волновал совершенно иной вопрос. Но чтобы угодить тетушке и не разозлить ее, я откусила от яблока, лежавшего на столе, огромный кусок. И с жадностью проглотила его.

Мне нужно было сначала поговорить с тетей Люсиндой о произошедшем, а уж затем приниматься за полноценный ужин. В противном случае, я бы не только не смогла как следует поесть, но и все мои мысли вылетели бы в открытое окно, которое Люсинда так любила открывать даже в самую холодную погоду.

Я долго не могла собраться с мыслями. Я даже начала сравнивать срах, посещавший меня час назад, когда я в прямом смысле, находилась в воздухе, со страхом перед тетей Люсиндой.

В тот момент, ко мне впервые пришла мысль о том, что может быть в будущем. Что последует за этим разговором? Может тетушка просто посмеется надо мной и отправит спать, сама продолжая читать газету в который раз. Или, может, примет это со всей серьезностью, поверит мне, возможно даже сама захочет встретиться с тем, кто всего за несколько дней изменил мою жизнь.

Честно сказать, ко второму варианту, я склонялась почему — то больше. Я, отчего — то, решила, что тетя Люсинда будет на моей стороне, и ни как иначе, — Кристен замолчала снова. Мне порядком надоели ее неужные паузы, хотя я прекрасно понимал, что без них, она просто не сможет физически продолжить рассказ. Но, к счастью, эту паузу девушка решила выдержить лишь около минуты, и сказала с досадой, — но я ошиблась.

Я долго и с восхищением рассказывала ей о том, что произошло. Тетя Люсинда кивала головой, иногда заглядывая в газету. Она редко смотрела мне в глаза. Скорее, ее внимание больше привлекли мои грязные колени, после чего она сморщилась, перебив меня на самом главном:

— Кристен, тебе стоит помыться, — она указала взглядом мне на ноги, и я тут же, закрыв их руками, продолжила:

— Тетя Люсинда, вы слышите, что я говорю? — в моем голосе звучало призрение, от этого мне стало самой неприятно. Но тетушка послушно взглянула на меня, с мыслями о том, когда же я, наконец, перестану нести чушь.

Я не обратила на это ни малейшего внимания, хотя нужно было бы. Может, тогда бы я сменила тему нашего разговора, переведя все ранее сказанное в шутку. А может, мне действительно нужно было вымыть колени. Так, я бы выйграла время на раздумывания: «а стоит ли рассказывать это тете Люсинде»? Но тогда я не послушала советов своего внутреннего голоса, упорно не вникая в то, что он твердил.