Светлана Кузнецова - Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

— Да что же ты за банный лист! Сначала цветы попортит, а потом еще и выпытывает, как лазутчик, — начинала сердиться бабуля Мартуля. — Вот возьму палку и отлуплю тебя.

Она пугала, но ее я не боялась. Я опасалась только, что она пожалуется на меня матери — и потому замолкала и шла в угол дачи, сидеть в другом измерении, где ветер, сильный, как на Юпитере, играл с клочьями пены в Океане, а вершины скал скрывал туман.

Осенью квартира пахла яблоками. Яблоки, сладкие и светлые, как клеверный мед, лежали всюду — в ведрах, тазах, корзинах, в коридоре, кухне, комнатах, ванной. Бабуля начинала варить из них варенье и закатывать в банки. Варила варенье она несколько недель. Яблоки постепенно темнели и портились, но пахли от этого только сильнее. Я садилась перед корзиной с яблоками и, раздувая ноздри, часами втягивала аромат. Ветер Юпитера — я была уверена в этом — пахнул так же, как яблоки с Земли.

Тасик не разделял моего пристрастия к аромату земных яблок, он предпочитал огурцы. И не нюхать, а есть. Только если я доставала для него огурец, он соглашался сопровождать меня на прогулке во дворе.

Во двор вечерами меня выводила мать. Она садилась на скамейку возле песочницы и смотрела на высокую траву у мусорных баков. Рядом с помощью пластмассовых ведерок дети лепили куличики из сырого песка. А я палкой раскапывала глубокую яму в надежде добраться до земного ядра. Когда яма становилась пугающе глубокой, мать говорила:

— Света, иди поиграй с девочками.

Девочки были заняты своими делами — делами девочек. Они укладывали пупсика в постель из травы и укрывали его носовым платком. Мне не было места в их мире — и меня не огорчало это. Я даже боялась, что они вдруг проявят интерес ко мне и захотят, чтобы я тоже вместе с ними укрывала пупсика носовым платком.

Чтобы не огорчать мать глубиной раскопанной мною ямы, я забиралась под скамейку, на которой мать сидела. Под скамейкой мы с Тасиком наблюдали за муравьями, которые тоже были заняты своими делами — делами муравьев.

Но однажды одна из девочек все-таки проявила интерес ко мне. Она подошла и стала внимательно смотреть на меня. Я зачерпывала ладонью горсти сухого песка и высыпала на муравья, а муравей неизменно выбирался на вершину песочной горы, какой бы высокой та не была.

— Что ты делаешь? — спросила девочка. Она была старше меня на два года, и я не понимала, зачем такая взрослая девочка разговаривает со мной. Поэтому я посмотрела на нее исподлобья и не ответила.

— Расскажи, что ты делаешь, — благосклонно глядя на любопытную девочку, велела мать.

Но ведь и так было видно, что я делаю. Однако, чтобы не огорчать мать, я еще раз — молча — продемонстрировала девочке всю последовательность своих действий: зачерпнуть горсть песка, высыпать песок на муравья, наблюдать, как будет муравей выбираться на вершину песочной горы.

— Я Ленка Сиротина, — вдруг сказала девочка. — А ты кто?

В моем мозгу закипела мыслительная деятельность: в самом деле, кто я? Когда моя мать и девочка Ленка Сиротина уже перестали надеяться, что я отвечу, я сказала:

— А я стрелочник жуков.

Дома за ужином мать рассказала об этом всем обитателям квартиры. Отец рассмеялся. Бабуля Мартуля спросила: «Это что же значит, стрелочник жуков?». Мать задумчиво произнесла: «И что с ней не так?». Только дед промолчал.

Кот Тасик сидел, презрительно жмурясь, — он-то знал, в чем дело, но не одобрял моих полетов с Жуками. Не с теми, обычными, из компостной кучи, а с Жуками из другого измерения, у которых были надкрылья цвета речного ила.

По утрам дед Николай вставал раньше всех, наливал в кружку кипяток, бросал в него кусок сахара и пил осторожными глотками — ему нравилось, как кипяток обжигает нутро. Когда я просыпалась, он брал меня на руки и говорил:

— Вечером пойдем на пустырь маршировать. Мы же друзья с тобой?

— Я не друзь! — отвечала я и улыбалась: хорошо, что сегодня он возьмет меня с собой.

Потом дед шел на завод — работать. На работу он всегда ходил один, хоть и служили они с бабулей Мартулей в одном цехе.

Собиралась и бабуля. Я следила за ней и, когда она уже была в дверях, просила:

— Не ходи…

Мать у зеркала расчесывала волосы цвета солнца, а кот Тасик терся об ее ноги, надеясь, что за это она даст ему колбасы. Взглянув на меня, мать произносила:

— Тебе лишь бы бабуля Мартуля была, и больше никто не нужен.

Бабуля обнимала меня и уходила. Уходил и отец. Начинался долгий день наедине с котом и матерью.

Мы с Тасиком садились на подоконник и смотрели на пустырь. Я улетала, а кот шел точить когти об тапок бабули Мартули и копаться в мусорном ведре, где лежали обрезанные хвостики огурцов. После обеда мать вела меня на прогулку во двор, где Ленка Сиротина учила меня делать куличики из сырого песка.

Так прошло много дней, пока на улице не начало холодать. Мать все реже выводила меня во двор, а за окном все чаще шел дождь и ветер срывал с деревьев золотые и красные листья.

Однажды в октябре дед Николай вернулся с работы позже обычного — ездил в Зубчаниновку по делам. В квартире было шумно. Мать рыдала, а бабуля хлестала отца по спине кухонным полотенцем.

— Ах и гад же ты! Последние тридцать рублей из дома утащил. Зенки твои налитые! Каждый божий день готов водку жрать с дружками! Зарплата где твоя?! — кричали женщины, перебивая друг друга.

— Я… эт самое… не знаю ничего, — оправдывался отец.

— Нет уж, отвечай!

— Шел я, и ограбили меня.

Когда отец врал — а он часто врал, когда был пьяным, — глаза у него азартно блестели. Я хорошо помню беспокойный блеск его зеленых глаз. Мне было больно видеть этот блеск, будто это меня бабуля хлещет полотенцем.

— Не могу больше с ним жить, — сквозь слезы проговорила мать.

Дед строго спросил:

— Света где?

Я пряталась под стулом и расковыривала дырку на колготках — из дырки уже торчал наружу один палец. Кот Тасик сидел на подоконнике и задумчиво смотрел на пустырь.

— Дуры вы, — вздохнул дед.

Он взял меня на руки, попросил бабулю одеть меня, и мы с ним отправились маршировать на пустырь.

— Раз, два, левой! Раз, два, правой! — командовал дед, а потом замолкал, и мы долго брели в тишине.

Мы шагали в потемках по улице Путейской. Фонари не горели. Снег еще не выпал. Вдалеке виднелись дома рабочего поселка Зубчаниновка. А над ними висел огромный шар луны, на котором проступали тени гор и кратеров. Чудесное свечение шло от лунного шара.

Ночью в октябре пустырь становился самым загадочным местом во вселенной. Здесь лежала старая большая железобетонная труба. Все забыли ее предназначение и откуда она здесь. Может, это была брошенная инопланетянами турбина звездолета — никто не знал. Вокруг дрожала на ветру сухая октябрьская трава. Странно, стоило обойти дом — и ты попадал в обжитый людьми, будничный двор с песочницей, мусорными баками и скамейками у подъездов. Во дворе в существование пустыря не верилось. Но, тем не менее, он лежал совсем рядом, похожий на суровый ландшафт неведанной планеты. Иногда по пустырю пробегала маленькая рыжая собачка. Я знала, в эту собачку превращалась старая татарка Бабанька, что жила в нашем подъезде, за дверью с деревянной ручкой. У всех дверей в подъезде ручки были из металла, и только в квартиру татарки вела дверь с ручкой из дерева. Ручка эта была покрашена в рыжий собачкин цвет — и не зря. Уж я-то знала, почему она в него покрашена. Лично мне было ясно, что татарка — оборотень. Она никому не делала зла, просто превращалась в рыжую собачку.