Ханна Оренстейн - Игра с огнем [litres]

В руках у нее два белых бюстгальтера. Один – мечта из кружева миллиметровой толщины и с бретельками из нежных маргариток. Второй – пуш-ап с подкладкой, творение в оборках и тончайших рюшах.

– Какой из них мой? – спрашивает она, поджимая розовые лаковые губы и глядя поочередно на один и другой.

Я изучаю оба. Спиной я чувствую, как зорко следит за нами продавщица. Мэри-Кейт – девушка кружевная.

– А как тебе это? – спрашиваю я, поднимая стринги из переливающихся жемчужин.

Мэри-Кейт строит рожу и отталкивает мою руку.

Когда она скрывается в примерочной, я медленно прохаживаюсь по магазину, пропуская между пальцами роскошные ткани. Такое могла бы носить героиня любовного романа. Я останавливаюсь перед блестящим черным кимоно с широкими рукавами. У него знойный V-образный вырез, который на талии перехватывается поясом. Я хочу его надеть и пройтись по офису «Блаженства» под сверкающими люстрами, утонуть в зеленом бархатном диване с бокалом водкатини и уйти на много часов в Тиндер. Переворачиваю ценник: 278 долларов. Я бы носила халат всю оставшуюся жизнь, но этому не бывать – по крайней мере не за мои деньги. Мэри-Кейт зовет, высунув голову из-за розовой плюшевой шторы примерочной, и машет, чтобы я зашла.

Вдвоем в примерочной тесно, но даже с близкого расстояния я могу сказать, что выглядит она потрясающе. Грудь, приподнятая маргаритками, кажется мягкой и округлой. Живот – самый плоский, что я видела, все благодаря предсвадебной диете из лосося гриль, грейпфрута и аддерола. Она заменила жемчужные стринги, которые я ей в шутку предложила, на подходящие кружевные трусики. К занятиям в балетном классе она относится фанатично, и это сказывается. Я говорю, что она роскошно выглядит, и Мэри-Кейт широко улыбается.

– Я так рада, что ты здесь со мной, – говорит она, прижимая меня к себе. – Ты мне как родная. И не удивлюсь, если через пару лет мы с тобой станем родственницами.

Стоп, что? Я отступаю назад и смотрю ей в глаза, ища подсказку.

– Джонатан тебе что-то сказал?

– Наверное, мне надо держать язык за зубами.

Она отворачивается к зеркалу, застенчиво проводит пальцем по швам белья, стоящего охрениллион, и смотрит на свое отражение. Перебрасывает волосы с одной стороны на другую, брилиантовое кольцо сверкает под потолочным светильником и отражается радугой в зеркале. Ей, похоже, это нравится.

– Мэри-Кейт! Ладно тебе. Рассказывай.

Она мешкает, прикусывает губу.

– Я не должна ничего говориииить.

Я вижу, что ей хочется расколоться, и сердито смотрю на нее в зеркало, пока она не сдается. Мэри-Кейт такая сговорчивая.

– Джонатан хочет, чтобы ты к нему переехала. Он тебе еще ничего об этом не говорил?

Я прислоняюсь к прохладной розовой стене и качаю головой.

– Нет, – пораженно отвечаю я.

Мы с Джонатаном говорили о будущем только в общих чертах. Самым конкретным были его испуганные обещания сделать «все правильно», когда у меня по непонятной причине задержались месячные. Если мы съедемся, то следующим шагом, по логике, будет обручение, а потом и свадьба. Я хочу за него замуж. Кто бы не хотел? Он же Джонатан Колтон – и в результате череды странных, необъяснимых событий он решил, что я та, с кем он хочет быть. Не девушка из его загородного клуба. Не его бывшая, похожая на Кейт Миддлтон, из Колумбийского университета, которая официально работает на НАСА. Я.

Наутро после того, как он первый раз сказал: «Я тебя люблю», – я назвалась в «Старбаксе» Сашей Колтон. С наклонной заглавной К, четким штрихом над Т и завитком на последней Н его фамилия выглядела на белой бумаге по-королевски четко. Я расписывалась так на чеке целую неделю, пока не заставила себя остановиться, чтобы это не превратилось в привычку и я однажды не опозорилась при Джонатане.

Наверное, помолвка будет долгой. Мы еще так молоды. Хотя мама и вышла замуж в двадцать один – из-за чего я пила водку в свой двадцать второй день рожденья, объявив собравшимся, что теперь я официально старая дева, – это не значит, что я хочу замуж так рано. Славно было бы сыграть свадьбу в двадцать семь, как Мэри-Кейт.

Но, с другой стороны, при мысли о браке с Джонатаном у меня появляется ноющее ощущение в животе, напоминающее, каким напряженным и закрытым он может быть, когда переживает из-за работы. То есть постоянно. Я не знаю, как его разговорить или как заставить перестать думать о делах. У нас была бы куча времени все это прояснить, если бы мы обручились. Он был бы мой, целиком. Навсегда.

Мэрий-Кейт щелкает пальцами у меня перед лицом.

– Саша, не считай ворон.

Я вскидываю голову и вижу, что она облачилась в просвечивающий струящийся белый пеньюар поверх белья. На рукавах вышиты маргаритки, получается комплект, а подол подметает пол. Мэри-Кейт – богиня. Я заставляю себя помнить, что Джонатан просто подумывает о том, чтобы попросить меня съехаться. И все.

– Нравится пеньюар? – Я отвечаю не сразу. – Пожалуйста, не говори Джонатану, что я тебе сказала. Я должна была молчать.

Покрутившись еще десять минут перед своим отражением, Мэри-Кейт сует кредитку, за которую до сих пор платит ее мама, в терминал на кассе. Она с гордостью смотрит, как продавщица заворачивает покупки и поздравляет ее с прекрасным выбором.

В воскресенье я просыпаюсь в постели Джонатана от звука своего будильника. Я перекатываюсь, выключаю его, и Джонатан подтаскивает меня к себе одной рукой.

– Не уходи, – бормочет он.

Его тело изгибается вокруг моего, от груди и бедер, прижатых к моим ягодицам, исходит жар. От таких мгновений весь день становится светлее.

– Зачем ты проснулась? – спрашивает он и трет глаза.

Он сонный, еле ворочает языком.

– У Стива вечеринка по поводу пятидесятилетия, забыл? Мы об этом говорили.

Джонатан перекатывается, кладет на голову подушку и ничего не отвечает. Я встаю, натягиваю джинсовые шорты и старую университетскую футболку, которую иногда оставляю у него в квартире на такой вот случай.

– Ты сказал, что поедешь со мной, – напоминаю я. – Мы уже давно не проводили выходные вместе.

Джонатан бурчит из-под подушки, потом садится, щурится и ерошит волосы.

– Эмм… Давай я проверю, что с работой. Я сказал, что посмотрю, смогу ли поехать.

Он тянется к своему айфону, потом к блэкберри, просматривает оба телефона. Я сажусь на край кровати и смотрю, как он читает почту. Интересно, сколько часов я провела, глядя, как он это делает? Десятки? Сотни? Когда мы будем жить вместе, они в конце концов превратятся в тысячи. В миллионы.

– Да… Прости. На работе сегодня завал.

– Но сейчас утро воскресенья, – возражаю я.

Я не могу не думать о том, что сказала Мэри-Кейт. Воскресный день вместе, пусть даже всего лишь у мамы и Стива, – это было бы так прекрасно. Отвлеклись бы от обычных дел – и может быть, подвернулась бы возможность поговорить о будущем.