Адриана Триджиани - Поцелуй, Карло! [litres]

Войдя через заднюю дверь на сцену, она с силой выдохнула и направилась вниз в костюмерную. Калла включила свет – и ахнула: на столе развалился Ники Кастоне. Она отпрянула.

– Что ты здесь делаешь?

– Не мог уснуть. Нарядная шляпка – в честь чего? – Ники повернулся на бок, потирая поясницу.

– Деловая встреча.

– И как прошло?

– Не хочу это обсуждать.

– Значит, неважнецки, как я понимаю. Я вот только теперь, годы спустя, осознал, что матрас на Монтроуз-стрит был ужасен с самого первого дня, как я начал на нем спать. А я этого не знал, потому что мне не с чем было сравнить. Вот спасибо, печенье я люблю.

Он взял у нее кулек, выудил оттуда шоколадно-ванильную шахматку и съел.

– Зачем ты мне это рассказываешь? – Она отобрала у него кулек.

– Я хотел, чтобы ты знала: я плохо спал прошлой ночью. А ты?

– Если это такое завуалированное извинение…

– Я не извиняюсь. С чего бы мне извиняться? Разве нужно просить прощения за то, что сказал правду?

– Что ж, пожмем друг другу руки и расстанемся друзьями. У меня море работы. В Саут-Филли полно мест, где ты сможешь весело провести время. Иди в клуб Казеллы и поиграй в какую-нибудь карточную игру, которые так любит твой кузен Джио.

– Ты какой-то сухарь. Ты невозможна. Бесчувственна, если хочешь знать. Ты извиваешься, как садовый шланг. Не те милашки с рассеивателями, которые ровненько поворачиваются туда-сюда, как дворники на стеклах у машины. Ты ледяной фонтан. Ты всегда должна быть правой. Ты не слушаешь никаких доводов. Ты знаешь все обо всем. Что я здесь делаю?

– Да! Что ты здесь делаешь?

– Сам не знаю. У меня прекрасная жизнь в Нью-Йорке. Мне нравится мой распорядок. Я живу в поднебесье. Я вижу плывущие облака там, где прежде видел только ноги, шаркающие мимо. Башмаки. Раньше я видел лишь птичий помет на асфальте, а теперь я вижу летающих птиц. Ночью я смотрю на звезды. И на луну.

– Угу.

– Да, сестричка, и я свободен. Я могу гулять весь вечер пятницы и выпивать с друзьями после записи шоу. Мы выпускаем пар. Мы смеемся. Дурачимся. И я ни к кому не должен прислушиваться.

– Ну, зато я прислушиваюсь к этой вот труппе. Прислушиваюсь к зрителям, которых мало осталось, как ты справедливо заметил. Прислушиваюсь к своему нутру, которое меня подводит. Я пытаюсь услышать каждый голос, с любой стороны, который подскажет мне выход, но мои мама и папа якобы на небесах и ничего не говорят мне, и все, что я слышу, – грохотание труб в полу бельэтажа, которые давным-давно нуждаются в ремонте. Жизнь у нас с тобой разная, Ник, но я никак не возьму в толк, зачем ты пришел сюда напомнить, какая я неудачница. Снова . Наверное, тебе нравится злорадствовать, и в этом есть нечто садистское. И это значит, что успех сделал тебя чванливым гордецом и превратил в человека, который любит рассказывать нам, почему мы такие неудачники, как будто мы не обладаем талантом, каким обладаешь ты. А ведь дело-то вовсе не в таланте, дело в везении. Чистое везение отправило тебя туда, где ты сейчас. Талант – да, это важный фактор, когда выпадает случай, талант просто необходим. Но без везения ни один талант в мире не имеет значения.

– Ты правда в это веришь?

– Я этим живу! Я ходила к Фрэнку Арриго. Я попросила его купить театр. Сделала ему предложение. Но он отказал мне. Сказал, что дождется аукциона. И купит его более выгодно. Ну кто бы мог предугадать, что единственный делец в городе, который заинтересован в этом здании, окажется мужчиной, которого я знала прежде?

– Пламя старой любви, которое ты потушила пожарным шлангом. Не надо было туда ходить. Это я виноват.

– Нет, я сама виновата. Я думала, что он мне друг. Но видишь ли, он не получил, чего хотел от меня, и я стала его врагом. У мужчин какое-то безумное отношение к миру. Если ты не делаешь что-то, как они того хотят, то это никогда не будет сделано. Эго превыше прогресса.

– Он женился на Пичи. Кто мог подумать, что бухгалтерша оказалась Жанной д’Арк и ее цель была изничтожить меня, чтобы заполучить Фрэнка Арриго?

– Заткнись, Ники. Ты ей безразличен, и мне тоже. Я на мели, истратив последние деньги. Я попросила сестер внести за меня залог, но Порция сказала – нет, она больше не будет поддерживать этот театр. А Елена – ну, ты знаешь, она большая умница, так вот она сказала: «Калла, когда ты уже оставишь попытки выкупить папину жизнь? Когда поймешь, что он с этим не справился, потому что погнался за дурацкой мечтой?» А я ответила: «Ты именно об этом думала, когда смотрела на него из ложи? Я думала, что он потрясающий. Я восхищалась им, когда он работал с актерами. Когда размечал мизансцены. Когда недели спустя вкатывались декорации и зажигались прожектора, появлялись костюмы и целый мир сбрасывал покровы прямо у нас на глазах. Сначала лишь темное пространство, и вдруг оно наполнялось жизнью. Кто создавал ее? Кто на такое способен? Неординарная личность и экстраординарный художник! Мой отец! Наш отец! Наверное, и в раю!» Сестры считали, что он чокнутый. Они не могли оценить его поиски смысла, его творческие усилия. Они только и знали, что у нас вечно не хватало денег. У мамы никогда не было нужного. Дом никогда не ремонтировался. Мы ходили в обносках, потому что актерам требовались новые костюмы. Нам приходилось работать в кассе, драить туалеты и рассаживать зрителей. Вставать рано утром, еще до рассвета, и развешивать афиши по всему Саут-Филли в надежде, что это поможет продать еще несколько билетов. Сестры помнили только плохое – например, как папа сжигал плохие рецензии. И смотрели на него свысока, как будто он виноват в плохих отзывах. А когда отзывы были хвалебные, им вечно было мало. Он не мог победить. Они вечно его осуждали. Как может художник выжить под таким бременем? Ну мы и не можем. Мы уходим.

– Дело ведь на самом деле не в искусстве, Калла.

– Но это жизнь моего папы.

– Да. Но этот театр – просто очередное семейное предприятие. Кто-то стрижет овец, кто-то шьет брюки, кто-то водит такси. Твоя семья создавала представления.

– Больше не будет. Я выдохлась.

– И чем ты будешь заниматься?

– Может, наймусь в Оперный театр Филадельфии. Я могу работать в обслуге. Шить костюмы.

– Костюмы? Ты ведь режиссер!

– С этим не сложилось.

– Значит, ты просто бросаешь это дело?

– Оно меня выбрасывает.

– Я понимаю. Книжники и фарисеи американского театра собрались вместе и проголосовали за то, чтобы выкинуть тебя.

– Это все не твои проблемы. Спасибо, что выслушал. Я рассказала тебе то, что никому еще не рассказывала. Наверное, считала, что никто не захочет меня слушать.

Калла посмотрела на свой планшет. Вытащила карандаш и принялась колотить им по поверхности, пока этот звук не вынудил Ники мягко забрать у нее карандаш.