Карл Кнаусгорд - Моя борьба. Книга 1. Прощание

Я отжал тряпку, повесил на край ведра и посмотрел на результаты своих трудов. Лак снова заблестел, хотя местами еще темнели грязные пятна, словно въевшиеся в древесину. Я отмыл примерно третью часть перил между первым и вторым этажом. Оставалась еще следующая лестница, ведущая на третий этаж.

Сверху послышались шаги Ингве.

Он появился с ведром в руке и рулоном мусорных мешков под мышкой.

– Ну как? Закончил внизу? – спросил он, посмотрев на меня.

– Ты что, очумел? Я вымыл тут ванные комнаты и прачечную. С остальным решил подождать.

– Я начинаю мыть папину комнату, – сказал он. – Похоже, что с ней будет больше всего работы.

– А кухня готова?

– Да. Можно сказать, что так. Надо еще разобраться в шкафах, но в остальном все выглядит прилично.

– Окей, – сказал я. – А я сделаю перерыв. Пожалуй, надо поесть. Бабушка на кухне?

Он кивнул и прошел мимо меня. Я отер руки, мокрые и сморщенные после мытья, о штанины шортов. В последний раз окинул взглядом перила и поднялся на кухню.

Бабушка сидела на стуле погруженная в себя. Она даже не взглянула, когда я появился на пороге. Я вспомнил про лекарство. Может быть, она уже сама его приняла? Наверное, нет.

Я открыл шкаф и достал лекарство.

– Ты это уже принимала сегодня? – спросил я, показывая коробочку.

– Это что? – спросила она. – Лекарство?

– Да, то, что тебе прописали вчера.

– Нет, не принимала.

Я достал из шкафа стакан, налил воды и протянул ей вместе с таблеткой. Она положила ее себе на язык и запила водой. Судя по ее виду, говорить она ничего не собиралась, и я, чтобы не угодить в ловушку молчания, требующего разговора, взял с собой вместо бутербродов, как собирался вначале, пару яблок, стакан воды и чашку кофе. День был теплый и серенький, как вчера. С моря дул легкий ветерок, над акваторией порта кружили кричащие чайки, откуда-то поблизости слышались металлические удары. Снизу доносился ровный гул уличного движения. В нескольких кварталах от нас, где-то в районе гавани, высился над крышами стройный силуэт подъемного крана. Он был желтый, с белой кабинкой наверху, или как там называется этот домик для крановщика. Странно, что я не замечал его раньше. По-моему, немногие вещи могут соперничать по красоте с подъемными кранами: скелетообразная конструкция, стальные тросы, протянувшиеся сверху и снизу вдоль стрелы, громадный крюк, тяжелые грузы, медленно раскачивающиеся в воздухе, пока их переносят с одного места на другое, и небо – всегдашний фон для этих механических устройств.

Я как раз успел доесть яблоко – целиком, вместе с зернышками и хвостиком, и уже принялся было за второе, когда в саду показался Ингве. Он шел ко мне с толстым конвертом в руке.

– Взгляни, что я нашел, – сказал он.

Я открыл его и заглянул внутрь. Он был набит тысячными купюрами.

– Ого! – удивился я. – Где он лежал?

– Под кроватью. Видимо, это деньги за дом на Эльвегатен.

– Черт! Так это все, что осталось?

– Очевидно, да. Он даже не положил их в банк, а просто сунул под кровать. И потихоньку пропивал тысячу за тысячей.

– Хрен бы с ними, с деньгами, – сказал я. – Но какой же дьявольской тоской была тут его жизнь!

– Да уж, не без того, – сказал Ингве.

Он сел. Я положил конверт на стол.

– Что будем с ними делать? – спросил он.

– Понятия не имею, – сказал я. – Наверное, поделим на всех?

– Я сразу как-то подумал про налог на наследство и все такое. Я пожал плечами. – Спросим кого-нибудь, – сказал я. – Юна Улафа, например. Он же адвокат.

Снизу, из переулка перед домом, донеслось гудение автомобильного мотора. Даже не видя машины, только по тому, как она остановилась, подала назад и снова поехала вперед, я понял, что это к нам.

– Кто это может быть? – спросил я вслух.

Ингве поднялся, взял конверт.

– Кто будет его хранить?

– Возьми ты, – сказал я.

– По крайней мере, проблемы с расходами на похороны теперь решены, – сказал он и прошел мимо меня в дом.

Я последовал за ним. В прихожей внизу слышались голоса. Это были Гуннар и Туве. Когда они поднялись наверх, мы встретили их, стоя между дверью, ведущей в коридор и дверью на кухню, застыв в немного неловких позах, как будто снова стали детьми. Ингве – с конвертом в руке.

Туве была все такая же загорелая и так же хорошо выглядела, как Гуннар.

– Ну, здравствуйте, – сказала она с улыбкой.

– Здравствуйте, – сказал я. – Давненько не виделись.

– Да, правда, – сказала Туве. – Печально, что встречаться приходится по такому поводу.

– Да, – сказал я.

Интересно, сколько же им лет? Под пятьдесят?

В кухне встала со стула бабушка.

– Это вы там пришли? – спросила она.

– Не вставай, мама, – сказал Гуннар. – Просто мы подумали, что надо помочь Ингве и Карлу Уве по дому.

Он подмигнул нам.

– Кофейку-то хоть выпьете? – сказала бабушка.

– Какой там кофе! – сказал Гуннар. – Нам скоро опять ехать. Ребята остались на даче одни.

– Ну-ну, – сказала бабушка.

Гуннар зашел в кухню.

– А вы тут уже основательно поработали, – сказал он. – Молодцы, ничего не скажешь.

– Мы решили провести поминки тут, – сказал я.

Он взглянул на меня.

– Но это же невозможно, – сказал он.

– Ничего, справимся. У нас еще пять дней впереди. Успеем. Он отвел глаза. Может быть, потому, что у меня на глазах проступили слезы.

– Ну, что же. Вам решать, – сказал он. – Раз вы считаете, что это возможно, значит, пусть так и будет. Но тогда надо нам всем поторапливаться.

Он повернулся и пошел в гостиную. Я – за ним.

– Надо выбросить все негодное. Что тут жалеть? Как с диванами? В каком они состоянии?

– Один еще ничего, – сказал я. – Его мы отмоем. А второй, мне кажется…

– Тогда мы его заберем, – сказал он.

Он подошел к одному краю большого трехместного дивана, я к другому, наклонился и подхватил его снизу.

– Вынесем его через веранду, – сказал он. – Откроешь дверь, Туве?

Когда мы несли диван через гостиную, в дверях встала бабушка.

– Куда это вы диван-то? – спросила она.

– Выбрасывать, – сказал Гуннар.

– Вы что, одурели? – сказала она. – Что это вы вздумали выкидывать мой диван!

– Он уже никуда не годится, – сказал Гуннар.

– Не ваше дело! – сказала бабушка. – Это же мой диван.

Я остановился. Гуннар посмотрел на меня.

– Понимаешь, иначе нельзя, – сказал он ей. – Давай, Карл Уве. Выносим его, и дело с концом.

Бабушка шагнула в нашу сторону.

– Как вы смеете, – сказала она. – Я тут хозяйка.

– Так и смеем, – сказал Гуннар.

Мы подошли к ступенькам, делившим гостиную на две половины. Я бочком прошел мимо, не глядя на бабушку, которая остановилась возле пианино. Ее возмущение обжигало меня. Гуннар ничего не почувствовал. Или почувствовал? Он тоже терзался этим чувством? Ведь она его мать.