Сухбат Афлатуни - Рай земной

Выставка о репрессиях прошла прекрасно. Показали даже по какому-то московскому каналу, в кадр попала Плюшина спина.

В музей стали приходить люди, приносить вещи и фотографии репрессированных. Даже из-за границы.

Дом с кариатидами молчал.

С левого бока дом пережил ремонт и засиял канареечной желтизной: эту часть выкупил какой-то бизнесмен. Кариатид тоже почистили: стали неестественно-белыми. Возле дома парковались иномарки, большие, темные, с колючими бликами на черном лаке.

Мамуся вошла в дачный возраст, стала ездить копаться в земле. Своей дачи у них не было, ездила к подругам, помогала им. Возвращалась оттуда с ведром картошки или с георгинами, не влезавшими в вазу, или с травами. Звала с собой Плюшу: развеешься, отдохнешь… Плюша из вежливости съездила один разик. Не развеялась и не отдохнула. Земля, комары, густая крапива — это было всё не ее. По выходным Плюша гуляла по городу или просто по квартире, из одной в комнаты в другую. Устав от такой прогулки, садилась за рукоделие.

— Знаешь, кого видела? — Мамуся стояла в коридоре, еще в дачной одежде. — Отгадай-ка… Карла Семеновича!

Карл Семенович жил на даче. Чьей? Своей. У него оказалась дача. «Большая» — мамуся раздвинула руки. По соседству с той, на которой мамуся несла трудовую повинность. Профессор подошел к ограде и сказал несколько приветливых слов, пока мамуся вставала со своим радикулитом с грядок и отряхивалась.

— О тебе спрашивал… — Мамуся выкладывала из потертой сумки яблоки. — Удивлялся, что ты пропала. Приглашал к себе приехать. У него там молодежь собирается.

Плюша глядела на яблоки и молчала. Что она могла сказать? Мамуся выложила все дары природы.

— Дача хорошая. Гамак есть. Собака только злая.

Справившись с первым приступом удивления, Плюша присела на табурет.

Карла Семеновича она представляла тихо умирающим в квартире или, на худой конец, в какой-нибудь высокопоставленной больнице. И тут вдруг на тебе: дача, собака, молодежь какая-то…

В следующую пятницу Плюша, сходив в парикмахерскую, отправилась туда с мамусей. В автобусе сильно трясло, читать Пруста, которого Плюша уложила в сумку, не получилось. Приходилось наслаждаться видом за окном и слушать такие же унылые разговоры попутчиков. Мамуся спала рядом, приоткрыв рот.

Оставив мамусю ковыряться на грядках, Плюша пошла к соседнему дому.

Звонка не было. Плюша стояла, вглядываясь в зелень. Зашуршал дождь, залаяла собака.

— Цери! Цери! — послышался знакомый голос со стороны дома.

Плюша прижала к себе Пруста, которого для чего-то взяла с собой.

Мелькнул блик открываемого в глубине окна. Собака неохотно замолкла.

На Плюшу, шаркая длинными ногами, шел Карл Семенович. Он еще больше похудел, впереди болтался небольшой, жалкий живот.

— Я ждал вас, — сказал Карл Семенович, целуя ей ручку.

Когда они шли к дому, мимо корыта с дождевой водой и гамака, пес залаял снова.

— Это Цери, — представил его Карл Семенович. — Полное имя Цербер.

У него три головы?

— Одна, и очень глупая…

Они пили кофе на заставленной мебелью веранде.

— Я себя полностью обслуживаю. Два раза в неделю приезжает Катажина. Привозит припасы, готовит, стирает, устраивает эти ужасные уборки…

Плюша сочувственно кивнула.

— В остальном обхожусь совершенно самостоятельно. Цербер меня охраняет день и ночь… Катажине, — снова помрачнел, — сейчас надо быть в городе, смотреть за квартирой и книгами. Я там находиться не могу. Один ремонт, другой. То снизу, то в соседней квартире. Ужас. У меня все трясется, книги падают…

Услышав про книги, Плюша на всякий случай отодвинула Пруста от края стола. Ей все еще хотелось, чтобы Карл Семенович увидел, с какой книгой она пришла.

— Но тут я ожил. Природа меня спасла. Природа и молодежь, которая возле меня собирается.

Карл Семенович предложил осмотреть его владения. Плюша увидела еще несколько светлых и нежилых комнат и познакомилась с туалетом. Потом они поднимались по узкой лестнице. Дыхание профессора, шедшего следом, щекотало спину.

— Вот это будет ваша комната. — Карл Семенович распахнул дверь.

Половину мансарды занимала большая, запущенная кровать: на ней, по виду, лет двадцать никто не спал. К стене было прислонено зеркало. Как и в других комнатах, были журналы и книги, сложенные стопками. Плюша замялась.

— Ну как? — Карл Семенович стоял, потирая ладони.

Она не могла сразу подыскать слова, чтобы отказаться. Впрочем, с другой стороны… Она была даже рада. Немного. Хотя и не знала, чему именно.

Дождь перестал. Плюша походила вокруг клумб с мокрыми цветами, встретила гамак и слегка покачала его рукой. Гамак был тоже мокрый и склизкий.

Увидела мамусю за сетчатой оградой.

Мамуся была освещена солнцем и что-то выдергивала из земли.

— Ну как, общаетесь? — поднялась.

Плюша ответила, что общаются. На научные темы.

— Когда придешь?

Плюша сказала, что, наверное, останется: помочь надо.

— Неудобно, — вздохнула мамуся и снова занялась землей.

Плюша вернулась в дом; после бутерброда в автобусе ничего не ела.

Холодильник был заставлен пакетами с молоком и кастрюлями. Плюша достала докторскую колбасу. Нерешительно подержала ее и положила обратно.

— Я хочу, — раздался за спиной голос Карла Семеновича, — чтобы вы приготовили что-то вкусное своими руками.

Плюша вначале испугалась, потом пришла в себя и даже пожарила яичницу. И еще две котлеты, найденные в холодильнике.

Котлеты они ели при свечах.

Свечи Плюша тоже отыскала сама и обдула от пыли. Разговоров за ужином было мало; они загадочно молчали и пережевывали пищу.

Карл Семенович уснул прямо в столовой, Плюша накрыла его тяжелым одеялом и вышла во двор, отдохнуть от хозяйских забот. Залаял Цербер.

— Остаешься? — Мамуся стояла у калитки в чужой мужской куртке.

Плюша кивнула.

— А я грибов нажарила… — сообщила мамуся печально.

Они пожелали друг другу спокойной ночи. Все это время лаял Цербер.

Тихо, Цери, тихо… Собака замолкла и загремела цепью. На всякий случай Плюша обошла конуру. Будить Карла Семеновича и спрашивать про постельное белье не стала. Стянула со стола скатерть, это и будет простыня.

Спала Плюша тяжело. Слышала снизу храп Карла Семеновича. Казалось, это говорят несколько человек, она отчетливо расслышала: «Млода Польска». И еще раз: «Млода Польска».

Потом храп прекратился, заскрипела лестница, Плюша зарылась в одеяло. В дверь постучали.

Вошел Карл Семенович, замотанный в одеяло, как в мантию.

— Вы опять уронили книгу! — сказал он сурово.

Плюша высунула голову: на полу валялся Пруст.

Карл Семенович поднял книгу и повертел в руках.

Резко швырнул ее на пол: