Валерий Попов - Излишняя виртуозность [Сборник]

— Пруток?

— Пруток!

— Годится!

Да, обращались они с Лушей, увы, как с той лаборанткой; один совершенно лысый тип даже шлепнул Лушу по тугому задику, обтянутому золотыми рейтузиками...

Правда, Луша наигрывала другую роль: что значит, никогда не была лаборанткой!

Кивком головы она позвала «легионера» в пятнистом одеянии, маячившего у входа. Чем ближе он подходил, тем больше я напрягался, хотя ко мне происходящее вроде бы не имело отношения. Я подумал, что он просто военнообязанный, обязанный почему-то обслуживать Лушу... но по мере того как он приближался... Тоха? Но он только что представал в виде говорящей тучи? Впрочем, он рассказывал мне, что после пребывания в особой зоне с ним происходит всякое... но чтоб такое?

— Серенький, разберись! — Луша брезгливо кивнула в сторону обидчика.

Серенький? Что это значит? Ведь его звали Анатолий?

Ясно, Серенький — по фамилии: его же фамилия — Середа!

Тоха мрачно подмигнул мне и подсел к обидчику, положив вздувшуюся лапу тому на плечо.

— Он думает, что за какой-то жалкий лимон может себе позволить всё что угодно! — ярилась Луша. Я на всякий случай отодвинулся, хоть лимонов не давал.

— А меня в кино снимешь? — тут же приник к Луше другой «лимон», похожий на этот фрукт и формой, и оттенком.

— Отвали! — теперь уже в роли телохранителя придвинулся я.

Сколько же она набрала этих лимонов и что за эти деньги обещала изобразить?

Я почесал в затылке, уже почти трезво оглядел «будки» у стойки... а ведь это мне придётся отдуваться, ублажая их! Надо делать фильм, чтобы им понравился (а заодно и мне). Луша — так... наманикюренная ручка, открывающая кошельки, — а превратить эти рыхлые пачки в твердый алмаз искусства, неподвластный времени, предстоит мне... кому же ещё? Окончательно протрезвев, я огляделся: Тоха чокался с обидчиком. Перегнав лифтом кадыка содержимое в желудок, он хрипло выдохнул и с хрустом раздавил в пальцах стакан — что, видимо, должно было навести на обидчика здоровый ужас.

— К сожалению, он абсолютно спился! — блеснув в сторону Тохи слезой, шепнула Луша.

Да уж, трезвому те чудеса, что показал он за последнее время, вряд ли подвластны!

Отмывательница миллионов... Я теперь смотрел на Лушу с почтением. Сколько же их она «намыла» здесь? Лучшего места, надо отметить, было не найти: все на время «уплывали» от тревог, деньги летели!

Что бы такое им изобразить?.. И здесь ты, истукан, о работе! Красавица миллионерша... рехнувшийся капитан... я покосился на Лушу... какая она «миллионерша»? Так — «лимонщица»! Ну всё! Завтра, завтра! Сегодня отдыхаем... но если ещё спившегося Тоху придётся прислонять к этой истории — я не выдержу!

Нет, надо изображать что-то совсем другое. Типа тех бесконечных южноамериканских сериалов, которые держат нашу публику в бесконечном экстазе. Типа: после многолетнего плена от бандитов вырвался муж и приехал в город... Много серий тратится на то, чтобы почему-то о его спасении не узнала жена. Все знают, кроме неё... муж даже звонит по телефону в холл, где собрались герои фильма. «Вы?» — восклицает дворецкий. «Я! Только ничего не говорите моей жене». «Но почему?» — справедливо спрашивает дворецкий. «По кочану», — хладнокровно отвечает муж, он же граф. Графиня видит перевёрнутое лицо дворецкого. «Кто звонил?» Надеется, наивная, услышать о муже! «Мясник», — взяв себя в руки, отвечает слуга. «А почему у вас было такое лицо?» — «Он сказал... что отрубил палец!» — «Палец?» — графиня близка к обмороку. — «Себе?» — «Нет. Другому»... Что-нибудь в таком роде, чтобы во время такого вот длинного плавания они могли отвлечься, а не глушить всё время эту отраву, даже если и называется она виски или джин! Хотя джин, на мой взгляд, благороднее. Я несколько успокоился, наметив путь. Да, что-то в таком ключе, чтобы Тоха или Луша, а лучше бы они вместе, исчезли серий на сорок! Вот так.

— Ну, хоп!

— Хоп! — слышалось теперь с каждого стульчика. Это, по-видимому, означало, что все договорились. Я тоже в принципе сам с собой уже договорился, можно и расслабиться. Звон бокалов, хохот, женские визги. Ля дольче вита длится день! Впрочем, кому эта шутка покажется сложной, может её пропустить.

Луша куда-то упорхнула, а передо мной вдруг оказалась литровая бутыль, на которой было написано латинскими буквами «Тарас Бульба», а на этикетке изображён узколицый старик в малахае — ну прямо таёжный следопыт Дерсу Узала! Я решил, что разгадка парадокса находится в бутылке: позволил себе один глоток — не понял, потом — другой. Вдруг кто-то дёрнул меня за рукав. Я обернулся. Сладко улыбаясь, стоял Дерсу Узала собственной персоной!

— Много, однако, читал! — щурясь, не без угрозы, прошепелявил он.

Я понял, что проник в какую-то страшную тайну и испуганно попятился.

— Нет-нет! — пробормотал я. — Ничего я не читал!

— Это хоросо! — удовлетворённо проговорил Дерсу, он же Тарас, с ним же мы и выпили.

Тут грянула песня — я вскочил со стула: к этой песне я имел самое непосредственное отношение! Музыка, как говорится, народная, но слова к этой музыке написал я. Они предназначались для телевизионной рекламы жвачки и как-то стали народными.

«Если куда пришёл ты — суперсперминт возьми, с истинно мятным вкусом, не стыдно перед людьми!» Особенно мне нравилась полная безысходность: «если куда пришёл ты» охватывает практически все случаи жизни; если даже ты просто зашёл к себе на кухню, значит — уже «куда-то пришёл»! Именно благодаря этой всеохватности песня и стала народной. Что это именно так, я снова убедился сейчас — всех воротил и громил словно смыло гигантской волной: поднимая бахилы по семьдесят тысяч каждая, они заплясали как носороги или, точнее, как шкафы, стриженные под ёжик. Женщины плясали где-то в сторонке, «шкафы» в свой круг их не принимали. Особенно мне было обидно за шикарную Лушу: одних драгоценностей на ней... не говоря уже о золотых порточках. Беда! Наверное, совсем другой расклад был бы на подводной лодке, там, говорят, упругие блондиночки в ходу, но — молчаливые. А Луша меж тем страстно увлекла меня в сторону, за низкий столик, и снова стала развивать свою возвышенно-трагическую линию: капитан, влюблённый в горничную, не кончает с собой, а, моля об искуплении, дарит ей бриллианты, истратив на них все казённые деньги, мафия же, которой принадлежит корабль, собирается его убить. Героиня на самом деле любит капитана и, просветлённо рыдая, мчится ему на помощь в роскошном «вольво» из роскошного отеля на юге Германии с переговоров... тьфу! То, что она понимает под лирикой, на самом деле — абсолютная мерзость: все должны сначала по максимуму друг другу навредить, намудить, а потом мчаться, давя прохожих! Не врубаюсь я в такую романтику!