Валерий Попов - Излишняя виртуозность [Сборник]

Я с наслаждением посмотрел вокруг: какой простор! Наконец-то я вырвался из тесных стен, давивших на меня! Солнце, как гений, в лабиринте облаков искало и находило самые неожиданные сияющие ходы!

Глядя сквозь огромные стёкла салонов, я вспомнил, что нахожусь в развлекательном бизнес-туре, где под солнцем и над морем делаются «большие» дела. Я обратил внимание, что даже металлические наконечники брандспойтов, сверкающие вчера, сегодня были сняты и, видимо, проданы. Одним словом, ну-вориши!

Я зашёл в ресторан, позавтракал. Молоко и ко-ко-ко! Обстановка была приятная: бутерброды, бабы, но Луши видно не было. Я с нараставшей тревогой чувствовал, что в её отсутствии наличествует некая обида: не оценил её страданий, недовосхитился их мощью и глубиной и теперь пупком чуял: за это меня ждёт жестокая расплата.

Не стоит ли вообще столь циничных, равнодушных людей сбрасывать за борт?! — такой приговор я с ужасом читал в её поведении. Она-то надеялась, что её поймут, ворвутся среди ночи со сценарием, написанным кровью (специально же отворила мне кровь, избороздив спину)... А я вместо этого тупо и даже с удовольствием спал! Да, расплата близка, зарплата далека, если она мне вообще-то полагается за мой цинизм!

Хмурого Тоху я нашёл в баре, абсолютно одинокого. Ну что? Отведаем жути? Я уже был — морально и физически — готов ко всему. Тоха выглядел сильно усталым. Ещё бы, после всех метаморфоз, которые с ним приключились!

— Как ты после вчерашнего? — Я положил ему руку на плечо. При этом имелось в виду всё — он мог выбрать любое происшествие по вкусу: появление в виде громыхающей тучи или «бебекающей» головки, в конце концов, просто «перебор» на этом же мягком табурете у стойки.

— За всех приходится пахать! — нервно произнёс Тоха, не уточняя, за кого за всех.

Красавец бармен кивнул мне, засверкал шейкером, что-то смешивая, потом, позванивая льдом, наполнил тонкий бокал чем-то нежно-зеленым, в цвет окружавшей нас растительности тропических пальм, и пустил бокал по чёрному стеклу стойки. Бокал проехал метра полтора и «влип» точно рядом с моей рукой! Снайпер!

— Моя заморочка... называется «Сеновал»! — не без гордости проговорил бармен.

Я пригубил... Да, действительно, аромат свежего сена, привкус хвои. Скорее, не «Сеновал», а «Лесоповал». Я сказал об этом бармену, он усмехнулся.

— Сколько с меня? — Я полез за пазуху.

Бармен с отвращением махнул рукой. Что... всё так хорошо? Или всё так плохо? Не понял. В бар, качая серьгами по полпуда, отрешённо вошла Луша, даже не посмотрев в нашу сторону.

— О, проснулась уже! — воскликнул я. Она тяжёло вздохнула. В смысле: но кто-то должен и работать!

— Ну что, Андрюш? Все болеешь? — проникновенно спросила она у бармена, хотя фраза явно предназначалась нам. Мол, вообще-то она человек чуткий и добрый, помнит, кого как зовут и кто чем болен, и лишь такие мерзавцы, как мы, не стоим даже поворота её головы!

Бармен несколько удивленно ответил ей, что никогда ничем не болеет, но она понимающе покачивала головой, будто бы зная все невзгоды и проблемы лучше его самого. Душевность её не имела границ!

— Надеюсь, вы хоть что-нибудь сделали? — наконец холодно обратилась она ко мне. Контраст был особенно убийственным после задушевной беседы с барменом. Похоже, что из всех классов трудящихся этот ей почему-то ближе всех.

Я открыл было рот, чтобы ответить, что, мол, ничего серьёзного пока сделать не успел, но она, не дождавшись ответа, нанесла новый удар.

— Надеюсь, я вчера сказала вам, что героиня не миллионерша, а прогрессивная журналистка и борется с мафией?

При этом известии я качнулся на сиденье. Прогрессивная журналистка? С этим сверканием «стёклышек» на каждом из пальчиков, с серьгами по полпуда в каждом ушке?! Или она перевоплотится, ускромнится? Вряд ли! Она прочла явное сомнение в моем взгляде... Война? Война! Так быстро? Я, конечно, понимал, что она как настоящий вождь должна время от времени разоблачать очередного маршала-вредителя, виновника поражений, но, что это произойдёт так скоро и в аккурат со мной, — не ожидал... Ну а с кем же ещё? — я огляделся, больше не с кем — для этого я и зван.

В бар вошел её лысый друг, вчера хлопавший её по заду, нынче он был сосредоточен и хмур. Я понял, что сейчас состоится своего рода худсовет — оказывается, и у них бывают худсоветы.

— Ну, так вы сделали что-нибудь? — (ещё более) холодно осведомилась она у меня, начиная заседание.

— Э-э... мэ...

— Сделали или нет? Мы же, кажется, договорились?

Лысый с удивлением глянул на меня, потом — на неё...

Ловкая шельма!

— Ну так что? Будем молчать? — пугала Луша. За этим должны последовать пытки.

— Кстати, — презрительно, как к двоечнику, позорящему класс, обратилась она. — Я, кажется (кажется!), говорила вам, что монашенку и... её праправнучку-журналистку будет играть одна актриса?

Ну, это понятно, чтобы слупить побольше денег. Я даже догадываюсь, кто сыграет (ей будет!).

В бар вошел ещё один «член худсовета» — тот маленький крепыш, с которым мы давеча чуть не подрались у телевизора. Он был настроен ещё решительней и злей, чем вчера, но злоба, как я заметил, обращена была на неё.

Луша заёрзала, но старалась сидеть так же гордо.

— А... чекиста и капитана — тоже один человек! — произнесла она.

Тоха заиграл желваками: было ясно, что речь о нём.

— А пела нам, что Рэмбо будет играть, что пятнадцать миллионов наших заслала ему! — произнёс Крепыш.

Обстановка стала напряжённой.

— К сожалению, ничего достойного таланта Рэмбо наш автор не предложил! — она горько усмехнулась.

Так. На мне уже пятнадцать миллионов. А говорят, они убивают и за миллион! Браво, Луша!

А про что, вообще, кино? — Этот вопрос Лысый обратил всё же к Луше, а не ко мне. Это доказывало, что мафиози очень неглупые люди.

— Фильм — о любви! — высокопарно проговорила Луша.

После этого, как ей казалось, все подозрения в её адрес должны были отпасть, но, увы, не отпали!

А про что любовь-то? — допытывался Лысый, и я полностью его поддерживал. Сказать «любовь» — значит ничего не сказать, это всё равно, что сказать «стих» — и торжественно умолкнуть. Луша пыталась убедить нас, что восклицания этого вполне достаточно, но — не убеждала.

— Что такое любовь? — Луша с упрёком посмотрела на Лысого. — И это вы спрашиваете, Григорий Матвеич?

— Ну я! — с вызовом проговорил тот... Действительно, общаясь с Лушей, он мог и не раскумекать, что такое любовь. Честно, и я что-то в ентой компании начал подзабывать. Всю жизнь, можно сказать, этой штуковиной занимался, а тут, когда надо позарез (именно — позарез!), как шваброй смыло!

Следом вошел ещё один «член» — тот, что походил на лимон; посмотрел на всех ясными, хорошо выспавшимися глазами и бодро осведомился: