Валерий Попов - Все мы не красавцы [Повесть и рассказы]

— Да нет, спасибо. Мне на вечер надо.

— Иди, иди. Тут уж до тебя человек двести прошло. Открываю дверцу и прямо в спортзал. А там жара, толкучка, оркестр надрывается, а лица у всех красные, весёлые.

Залез я на шведскую стенку и глянул.

«Неужели, — думаю, — она не пришла?»

И сразу чувствую, как у меня температура поднялась.

Объявляют дамский танец.

А она оказалась рядом. И берёт меня за рукав. Вышли мы на середину — все меня сразу увидели.

— О, — кричат, — Горох! Живой!

А среди учителей стон пронёсся.

Танец быстрый, сложный. Молчу, только пот ручьями льётся. Если бы не она, пропал.

— Это вы, — смеётся, — должны с кастрюлей прийти?

«Ну, — думаю, — Самсонов и негодяй!»

Я, конечно, знал, что она ему тоже нравится, но такого не ожидал!

— Да, — говорю, — конечно.

— А я, — смеётся, — ещё больше бы вас уважала. Мне такие люди нравятся.

— А?

— Такие люди. Делают всё, как надо, — смейся не смейся.

— А.

И лоб о плечо вытер. А она танцует и в глаза смотрит прямо, весело, дружелюбно. Совсем не тяжело с ней. Не то что наши девчонки — стоят в углу, поглядывают, пошепчутся, прыснут и опять стоят.

— А я, — говорю, — из-за вас на вечер пришёл.

— А я, — отвечает, — из-за вас.

— Я, — говорю, — сразу заметил, как вы в школе появились. Из другого места приехали, да?

— Нет, почему. Из другой школы.

Танец кончился, началась толкучка, я отвёл её на место, за роялем. Там мы и сидели.

Только замечаю: жара сильнее стала, а шум громче, и совсем не разобрать ничего.

— Ох, — голос её слышу, — какой вы горячий. Домой надо. Пошли, я вас доведу.

— Да нет, — хриплю, — это я вас должен провожать. Вышли мы, а на улице я совсем раскис, и, главное, ноги очень слабые, гнутся.

Пришёл я домой, вернее, она меня довела. В ушах звон. Вошёл в бабушкину комнату, сел на сундук. Жара, и всё плывет.

— Давай, — шепчу, — бабушка. Лечи меня, я заболел.

Тут всё поплыло, поплыло, закачалось, растаяло от жары, растеклось.

После этого я ещё дней десять болел. Иногда только просыпался от жары. Во рту соль, горечь. И глаза сразу устают. Закроешь их и опять засыпаешь.

Но вот однажды проснулся я в темноте. Долго лежал и всё не мог понять, — что это со мной?

А это я выздоровел.

Легко. И голова не болит. Только темно — шторы. Интересно, какое хоть время? И вдруг телефон зазвонил, зазвонил! Схватил трубку, а это она.

— Здравствуй, — голос её, — ну как?

— Да вроде порядок.

— А я тебе звонила.

— Слушай, а что сейчас, время какое? У меня темно тут.

— А-а-а! Утро сейчас, только очень ещё рано. Солнце, туман. А за мной какой-то дядька бежит. В будку загнал и не выпускает. И на стекле меня рисует пальцем.

— А где это?

— Будка? У Витебского.

— Сейчас выручу.

— Простудишься.

— Да нет, всё уже.

В пальто, кепке, а шарф сдувается и закрывает рот — так я выбежал из метро, и асфальт был мокрый, светлый, слепящий, а на нём, прямо в воде, стояли два чёрных силуэта — Таня и здоровый мужик — говорили. Таня увидела меня, попрощалась с ним, побежала и, встав на тротуар, ещё помахала ему, он оскалился, небритый, и пошёл себе на трамвай.

— Хороший человек, — сказала Таня, — художник.

— Сейчас что, осень? — удивился я. — Тепло-то как!

— Я хотела в Пушкин поехать.

— Хорошо.

Я в Пушкине всё лето прожил, но сейчас он изменился, весь был листьями жёлтыми завален. А на воротах парка вывеска: «Парк закрыт на просушку».

Но мы через канал перелезли в том месте, где навалены камни — зелёные, обросшие, мокрые, и до них тихая запруда, гладкая, а за ними — водопад, тихий, чуть шипит.

А парк совсем пустой, ни души, и насквозь прозрачный. И пруд вдали видно, и на нём белая колонна с чёрным орлом, и турецкая башня, кирпичная, обломанная, и Большой Каприз, земляная насыпь, и беседка тонкая наверху.

А небо ясное, и тепло, хоть немножко сыро. Влезли мы на Каприз по корням. Посмотрели. Слева Екатерининский парк, а справа другой, Александровский, — дубы переплетённые, вода. Старая китайская деревня — дома яркие, разноцветные, крыши с загнутыми краями. Всё лето я не мог привыкнуть, что здесь обычные люди живут и на работу ходят и даже жакт [1] Жакт (жилищно-арендное кооперативное товарищество) — объединение жильцов для совместного управления домовым хозяйством: ремонта, уборки и т. п. у них есть. Пошли мы по насыпи по скользким листьям. Вот и дуб. Раскорячился, и ветки далеко тянутся, над озером. В то лето мы все Тарзаны были, на верёвке привязанной летали — далеко, высоко, до середины этого озера, а там отпустишься и с высоты падаешь, падаешь.

Схватил я верёвку — мокрую, из неё сразу грязная вода протекла — оттолкнулся и полетел.

Воздухом обхватило. Я уже и забыл, как тут высоко, оказывается. И летишь долго.

Середина. Вода там внизу прозрачная, видно, холодная уже, листья плавают, сучки. Уж куда там прыгать — осень.

И обратно пошло — медленно, а потом всё быстрей, быстрей, и, главное, верёвка перекрутилась, спиной вперёд лечу. Ох, сейчас врежусь!

И вдруг у ствола Таня оказалась и поймала меня в обнимку. Но, видно, здорово ей досталось!

Сморщилась она, потом ногу свою потрогала. И пошла-захромала, совсем на одну ногу не наступает. Догнал её, а она молчит. Долго так шли.

— Знаешь что? — говорю.

— Что?

— Спасибо тебе.

Обратно ехали в электричке, набитой ну битком! А на всех полках ветки лежали, охапки листьев, красных, жёлтых, бурых, так пахло ими, особенно когда войдёшь.

Все усталые были — спали, именно сладко как-то спали, и свет был пригашен, тусклый, чтобы не будить. А за окном совсем темно, ничего, только наши лица там плывут, далеко.

— Слушай, — шепчет она.

— А? — я так задремал немножко в тепле.

— Можешь прийти завтра к моему дому? Утром, часов в шесть. А?

— Ладно. Ладно. Спи.

На следующий день рано-рано вышел. Заспанный был, умыться не успел и вообще мрачный. Пошёл по улицам чистым, только вымытым, и вода в Фонтанке утренняя была, тихая, и ничего — разошёлся, раздышался.

У её подъезда постоял. Долго. Потом там, в глубине, стук раздался по кафелю, гулко, всё ближе, ближе, и вот она выбегает, красивая, розовая от полотенца, и руки мылом пахнут.

Ухо у неё красное, почти прозрачное. Воротник поднят. Портфель на ходу всё перехватывает, поудобнее берёт.

Пришли на широкую улицу, среди красивых бледно-жёлтых домов.

— Ну вот.

— Это что?

— Школа. Я в ней раньше училась.

— Да, странная.

— Балет. Здесь балет.

— А-а-а.

— Мы с папой год за границей жили, в Монголии. А когда вернулись, пришлось мне в вашу школу идти.

— Почему?