Валерий Попов - Сон, похожий на жизнь [Повести и рассказы]

Появилась японка, ведя мальчика с загипсованной ногой и костыликом. Видно, летели к какому-нибудь знаменитому русскому хирургу в надежде на исцеление — и я не сомневался, что японского мальчика он отлично исцелит, и об этом с восторгом напишут газеты всего мира — вот, мол, японка с мальчиком облетела весь мир, и только советский хирург его исцелил! У нас это умеют. Почему не исцелить? Вот исцелить советского мальчика — это значительно уже сложнее. А японского — почему не исцелить? Видимо, в предчувствии чудесного исцеления мальчик-япончик духарился, не сидел на месте, прыгал весело по проходу, опираясь на свой маленький, красивый, ярко-желтый костылик — у нас такого предмета даже и представить нельзя. Я любовался сияющим костыликом, хотя ничего особенно приятного, если вдуматься, в нем не было.

Слегка запыхавшись, вошли двое комадировочных, сразу видать — наших: до последней секунды шастали по магазинам — когда-то доведется еще? Они были в одинаковых кожаных пиджаках и с одинаковыми, упакованными в чехлы, видиками. Съездили удачно! Судя по отрывкам беседы, а также по виду, — технари, причем, похоже, довольно крупные — лица у обоих толковые и уверенные.

Где-то что-то проговорил голос. И все рванули на посадку. Здесь оно так — соображать надо мгновенно, на ходу ориентироваться в сплетенье эскалаторов и коридоров. Как пишут у нас: жестокий мир! Я поспевал за командированными, мальчик на костылике весело ускакал далеко вперед.

И вот я увидел нашу стальную птицу — и сразу что-то перевернулось в моей душе. Рейс был «аэрофлотовский». Меж кресел сновали удивительно надменные наши стюардессы: они с ответственным рейсом прибыли на Запад, им было чем гордиться. Но для меня-то это была как раз встреча с Востоком!

— Не скажете, где мое место?

Обращение по-русски их не расположило, скорее — наоборот.

— На свободное! — проговорила она.

Живя за границей уже три года, я впервые заплакал о Родине не тогда, когда увидел западные улицы и витрины, а когда вдруг случайно в пивной увидел, как полицейские обращаются с напившимся. Вежливо, дружелюбно, с шутками, довели его до машины.

— И куда, ты думаешь, его повезут? — спросил мой приятель, живущий там.

— Домой, видимо?

Я уже догадался.

Поземка в Ленинграде залетала прямо в аэропорт — там, где в аэропортах всего мира пассажиры расхаживают в белых рубашках, тут зябко кутались люди непонятного возраста и пола.

— А где это — Охтинское кладбище? — недовольно спросил таксист.

Он явно ожидал, что пассажир с иностранной сумкой закажет что-нибудь поинтереснее. А тут — кладбище.

— Но Охту знаете?

— Ну да.

Медленно и неохотно стал двигать рычаги. Это тоже чисто наше, родное: исполнение работы с демонстративной, подчеркнутой неохотой.

В темноте под ногами что-то хлюпало и переливалось.

— Что там у тебя — вода, что ли? — поджимая ноги, спросил я.

— Да нет... то не вода... кислота, — так же медленно и неохотно, как вел машину, он и отвечал. Я поднял ноги еще выше.

Господи! Чего только за это время не настроили там! А тут все те же унылые, обшарпанные домишки!

Мы переехали мост. Свернули — и вот маленькая голубенькая церковка. И я словно бы попадаю в сон: одновременно со мной, хлопая дверцами, вылезают из машин на солнышко мои любимые друзья — и Шура, и Слава, и Дима, и Серега... только вот Саня уже не вылезет.

— Ну как международный рейс? — насмешливо (такой установился тон) спрашивает Слава.

— Недурственно, недурственно! — подыгрывая ему, величественно произношу я.

Мы обнимаемся все вместе, стучимся, по дурацкому нашему обычаю, головами — так, что выступают слезы. Хотя они и без этого потекли бы.

— Ленка в церкви уже... окончательно договаривается, — подходя к нам и пожимая руки, сообщает Андрей.

— Ну как она? — задаю я положенный, но нелепый вопрос.

Андрей пожимает плечом. Что тут можно еще ответить? Хрустя начинающими оттаивать лужами, мы идем туда. Внутри церквушка совсем маленькая, темноватая, какая-то домашняя. Сразу в нескольких местах купно горят свечи, пахнет воском, язычки качаются.

Вон в том ящике — Саня, но пока не началось отпевание, мы почему-то не подходим туда — даже и Ленка тут. Я прижимаюсь щекой к ее щеке.

Началось отпевание. Мы встали вдоль гроба. Впервые Саню называли так торжественно и страшно: «Новопреставленный раб Божий Александр»!

В квартире меня поразила полная обшарпанность. Видно, Саня не особенно в эти годы преуспевал, хотя письма он писал удивительно бодрые — веселый, несмотря ни на что, был мужик!

— Ну... — Слава поднял фужер. Мы, не чокаясь, выпили. Стало шумно и горячо вокруг. Я куда-то уплыл. Вдруг увидел, как Саня, высокий и тощий, стоит в отсветах костра (туристами мы не были, суровый уклад их презирали и ездили в лес исключительно элегантными). Однако Саня стоит именно у туристского костра и, наяривая на гитаре, поет на сочиненный им стремительный мотив:

А теперь Саню самого нашли под насыпью. С пробитой головой и сломанными ребрами... Наша доблестная медицина не смогла точно установить, от чего наступила кончина: «Травмы, не совместимые с жизнью, произошли от соударения с каким-то движущимся объектом — вероятно, поездом».

Какая-то странная смерть, не похожая на него! С его насмешливостью и ленью какого черта ему могло понадобиться карабкаться на обледенелую насыпь, да еще с той стороны, где он не жил? Странно как-то это, не похоже на него. Правда, в молодости, подвыпив, мы часто горланили песню:

Но вряд ли про него это...

— Ты знаешь, — склонясь ко мне, прерывисто вздохнула Ленка, — мы с Саней в последнее время довольно часто в церковь ходили... уж на всякие праздники — это точно! — Она вдруг улыбнулась.

«Курица ты, курица! — подумал я. — Сидела в своей тухлой конторе и ничего, достойного Сани, так и не придумала! Это ж надо — такого человека, как Саня, довести до смиренного хождения в церковь!»

— Ты знаешь, чего я боюсь? — вздохнула Лена. — Что сейчас Павлов придет.

Вот это сюрприз! Уж кого бы я не хотел видеть в этот раз — так это его!

Когда мы закончили вуз, мы думали, что Павлов, истомленный умственными усилиями, поедет куда-нибудь отдохнуть, подлечиться по комсомольской линии. А его вдруг — после технического вуза! — назначили в управление всеми зрелищными предприятиями города! Года два звонил нам, снисходя: не хотим ли мы попасть туда-то и туда-то? Но тут, на взлете карьеры, произошла с ним маленькая неприятность. В яркое дневное время, абсолютно не таясь, он помочился на водосточную трубу Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина! Подобное неоднократно случалось с ним и раньше — но не на таком же посту! И его резко понизили — назначили замом директора нашего института! И началась наша нелегкая совместная деятельность. Короче — из-за него я и уехал.