Валерий Попов - Сон, похожий на жизнь [Повести и рассказы]

Грустно улыбалась. Что за тишина? Хороним, что ли, его? Вон же он спит, на пуховой перине!

— А потом... три года назад... — Она помолчала. — Иду я как раз на рынок! Счастливый бежит. «Мама, а я к тебе иду! С Серегою сменами поменялся — у того вечером свадьба, я вечером выйду вместо него!» Пошли с ним на рынок. «Что купить, мама?» Вернулись назад. И — ушел вечером. Прибегает соседка — на Технохиме работала: «Клавдея! Твоего сына сожгло». Открывал банку с фосфором — фосфор и вспыхнул. Потом доказали на суде: нельзя было в такой расфасовке посылать. Так что государство ему компенсацию платит. Но глаз не вернешь! Ездил в Одессу, оперировать хотел. Вернулся веселый, пьяненький. «Ну? Что сказали тебе?» — «Отличные, мама, ребята, хирурги там! Радуйся, говорят мне, что у тебя один хоть глаз есть. Тут у нас все безглазые в основном лежат. А ты вон какой орел! Так что — выпьем давай, и уезжай скорей, пока мы тебе второй глаз не изуродовали!» Вот так.

Сидела, чему-то улыбаясь.

— Они близнецы родились. Но другой — не такой немножко. Боевой!.. Скоро освобождается!

Вот когда уж начнется тут!

— А в молодости — оба хулиганили, — улыбнулась тепло. — Куда уж тут денешься? Специально написали на руках: на одной — Коля, на другой — Толя. Чтобы путали их.

Хорошая шутка.

— Так он Коля? Или Толя? — я бестактно спросил.

Она улыбалась, погрузившись в воспоминания... Вопроса не поняла?

— А мы с отцом всю жизнь просто живем. На «Серпе и молоте», от звонка до звонка. Так уж воспитаны: чтобы себе — ничего. Помню, однажды с премии — молодые еще были — он себе ботинки купил. Отличные, на спиртовой подошве. Не надевал, в шкафу все держал. Однажды не было его — вдруг кто-то в окно нам стучит. А нам все в окошко стучат — нижнее оно! — показала. — Гляжу — босые ноги, грязные, в окне. Открыла — женщина, полураздетая. Ну — выпимши, конечно. И главное — босая! Осень! Сентябрь! «Чего тебе, милая?» — «Да дай хоть чего-нибудь!» — «Чего ж я могу тебе дать? У самих нет ничего!» Заметалась по комнате. Стыдно мне — понимаете? Человек просит, а мне нечего дать. Вспомнила — к шкафу кинулась, Лешины ботинки взяла. «На тебе, милая! Босая не ходи!» Та обулась, пошла. Леша возвращается — я как мышь. «Ты, Клава, чего?» — «Да так... вспомнила чего-то!» Два месяца тихо прошло. И тут — праздник, Седьмое ноября! Ему грамоту должны на заводе вручать. Вынул костюм. Я обмерла вся. Ищет ботинки. «Клава, тут ботинки были мои — ты никуда их не дела?» — «Украли их!» — брякнула. «Как?» — «Да я на окно их выставила». — «Зачем же ты новые ботинки, ненадеванные, выставила на окно?» Ну тут я все рассказала ему, как на духу. «Так за это я, Клава, тебя и люблю, что ты такая дура у меня!» Посмеялись. А потом, весною уже, в апреле, выглянул он в окно: «Клава, погляди-ка! Это не та женщина, которой ты ботинки мои отдала?» Выглядываю... Та! И опять — босая идет! Но к нам уже не заглядывает!

Клавдея Петровна улыбалась. Какой-то праздник получился!

Тут и патриарх, герой эпоса, подошел, стоял у ограды, выпуклыми очками отражая кучевые облака.

— Зовет чего-то. Пойду!

Но вернулась скоро, с ведром кипятка.

— Постирать вам велел!

Неужто плохо так выглядим?

— Да неловко как-то!

— Сымайте, сымайте!

Сели загорать.

— А где... этого вещи? — кивнула в сторону Коли-Толи, спящего в пуху.

— Да все на нем вроде... — неуверенно сказал я.

— Ет похоже! — засмеялась она.

Выстирала все, в том же тазу. Тазом этим усыновила нас.

Развесила наши шмотки на веревках над катером. Флаги захлопали над головой. Флаги поражения? Или флаги победы?

Выпила Клавдея Петровна «Гара-Еры», запела тоненько:

— Городски-и цвиты!.. Городски-и цви-иты!

Коля-Толя пришел — хмурый, всклокоченный:

— Женщинам не место на военном корабле!

— Ухожу, сынок, ухожу!

Кивая нам и улыбаясь, ушла.

Коля-Толя спустился. Адмирал!

— Ну — я обо всем договорился!

Видимо, во сне?

— Дотащат вас ребята! Только их накормить надо.

— Чем?

— Чем, чем! Мясом — чем!

— Чьим? — я поинтересовался.

— Что значит «чьим»? — Коля-Толя задергался. Сложный вопрос. — Ваш же катер тащить!

Логично. На первый взгляд.

— А! Понял! — Никита, крупный ученый, воскликнул. Схватил крышку люка, хотел лосятину достать.

— Не понял! — Коля-Толя крышку люка жестко своим опорком прижал.

— И я не понял, — Никита растерянно произнес.

— Мясо мое! — Коля-Толя сказал. — С какой это балды на моем мясе вас домой повезут?

— Но...

— Я купил его у вас! Забыл? На Сенном. За тысячу!

— Так а где же она?

— Я же сказал — по реализации, — сказал Коля-Толя. — Хотите — можете купить!

Ни черта не поймешь в этой рыночной экономике! Мы же за свое мясо должны платить!

— Логично вроде? — Никита на меня посмотрел.

Я пожал плечами. Никита пятьсот вытащил, на меня посмотрел.

Я, что ли, должен? Я вообще к этому мясу не прикасался ни разу — и погорел! Что значит — шаги грядущего! Раньше не было так!.. Впрочем, раньше так было, но теперь функции государства на себя Коля-Толя заботливо взял. Я дал пятьсот, из отпускных.

— Что это вы мне протягиваете? — Коля-Толя поднял изумленно спаленную бровь.

— Как — что протягиваем? Деньги! — Никита сказал. — Тысячу! А что?

Совсем обессилел уже от рыночной экономики!

— Какую тысячу? — изумился тот.

— Нашу! — Никита пробормотал. — За наше же мясо... Логично?

— Тысяча — это ваша цена. А моя — две тысячи. Логично?

— Две тысячи? За наше же мясо?

— Бывшее ваше! А ты думал как? Рынок!

Да. Пришлось две тысячи дать. Последние отпускные!

— Ну... С первой удачной сделкой тебя!.. И надеюсь — последней! — Я поздравил его от души.

— За пятьсот и подшипник отдам! — Коля-Толя расщедрился.

— Он что — из золота у тебя? А зачем мы тогда мясо для бурлаков закупали, сами у себя? — поинтересовался я.

Не на все вопросы существуют ответы. Тут ответа тоже не последовало. Зато Коля-Толя взамен нам новый блистательный план предложил. Берем деньги в долг, у тех же «горных орлов» (я заметил уже по нам, что в своих операциях он крепко надеется на людскую забывчивость), на эти же деньги берем у них сухосоленую козлину (их главный товар) и им же продаем. Долг, естественно, не возвращаем. Просто, как все гениальное. А для безопасности операции — все это делаем с катера!.. «Неуловимый ларек»! Как нам такой вариант?

Никита выпил «Гара-Еры» и свалился на палубе. Стремительное наше скатывание по социальной лестнице не мог пережить.

Мимо, шевеля страницами, диссертация его проплыла. Рыбки жадно клевали ее и до того поумнели, что образовали свой ученый совет. И вполне состоятельно себя чувствуют! А Никита — лежит. Переживает, что он не гений. Будто рыбки — гении!

— Она! Снова! — тыча грязным пальцем, Никита завопил, потом отгородился ладошкой, как Борис Годунов от «кровавых мальчиков».