Валерий Попов - Сон, похожий на жизнь [Повести и рассказы]

Но Толя на сокращенный вариант не купился.

— Пушкин-Ушкин, — усмехнулся. Видно, эта фамилия ближе ему.

Красный мост, под шумной Гороховой, тоже красили к лету. В этот раз Коля-Толя окрасился, в красный цвет... Надеюсь, не в политическом смысле?

Впереди самый широкий, Синий мост — под роскошной Исаакиевской площадью. Поднебесный золотой купол Исаакия, Николай I верхом, за ним торжественный фасад ВИРа — Всесоюзного института растениеводства. После войны мама с папой из Казани сюда перевелись... и благодаря тогдашнему их порыву — я теперь здесь. Застыл торжественно. Синий мост тоже красят — свисает маляр в люльке. Пригнуться? Нет. Теперь краситься — мой черед. Я только зажмурился... Освежает! Синий мост надолго нас с небом разлучил... Наконец вынырнули. Светлело постепенно, у самого выхода заиграла на своде золотая сеть от воды. Выплыли с боковой стороны ВИРа. Спасибо ему!

А вот здесь, на гранитных ступеньках, я обнимался... и помню с кем! Тут еще и гранитный столбик стоит — но не по этому случаю, а в память наводнения, с высокой зарубкой воды. Какое счастье, что не совпало это событие с моим посещением этого места... Кончился ВИР! Я сказал это лишь в буквальном смысле, надеюсь — не в переносном. Тьфу, тьфу, тьфу! Обидно было бы.

Маячит Фонарный мост. Здесь в Фонарной бане мы с Никитушкой мыться любили! А тут, перед красивым Почтамтским, в конструктивистском «Доме работников случайных связей», как мы его называли, постигали мы тайны пола, с большим трудом. Помню, волнуясь, провожал вот к этому дому девушку. Теперь тут, видимо, детский сад? И тогда, видимо, был... Воспитательница? Не помню ее лица. Помню объятия, колотун, волнующий аромат мусорных баков. Надо бы «Гара-Еры» выпить — жизнь свою помянуть!

На другом доме увидел совсем другой эпохи след. Надпись — «Плиссе и гофре». Наши пятидесятые... забытые больше всех!

И вот — огромный желтый Юсуповский дом. Юсупов тут с Распутиным расправлялся, в своем шикарном дворце. На другом берегу — однообразные Конногвардейские казармы... гвардия придворных служак. Мы — свободнее!

Поцелуев мост. За ним уже места менее шикарные пошли. Обшарпанный форт на островке — Новая Голландия, голый кирпич стен. Секретный завод. В высокие ворота не заплывешь: цепь болтается у воды. Раньше тут ставили паруса. Теперь тоже кое-что ставят — по работе приходилось там бывать. Один раз в пьяном виде мой друг-художник переплыл туда через канал Круштейна, бывший Адмиралтейский. Схватили его, скрутили. Пригрозили, что засекретят его и навек в Новой Голландии оставят. Поклялся, что зверски пьян и практически ничего не помнит, даже того, что туда приплывал... Выпустили его! И мы с Никитушкой тоже мечтаем рассекретиться, отсюда уйти. Поклясться каждый готов, что не помнит практически ничего. Но, однако, канал Круштейна нас засосал. Тянет нас в глубь производственных отношений, витающих тут. И катер наш, чувствуя стойло, к докам косит! Справимся с управлением?

Плыли в задумчивости. Слава богу, Коля-Толя не расчухал наших дум, а то мог бы над нами поиздеваться. «Что? И военно-промышленный комплекс вас не берет?» А — его лось? Скачет?

Скромный дворец Бобринского его не возбудил. Между прочим — внебрачный сын Екатерины! Я Коле-Толе это сказал.

— Я тут в секции боксом занимался! — так он ответил.

Обогнули засекреченную Голландию (прощальный круг?), миновали часовых в будках... Дальше Мойка уже к устью текла, в область засекреченных производственных отношений, доков и кранов. Нам не надо туда!.. Пока, во всяком случае. Мы свернули, навалившись на штурвал, в тихий Крюков канал. И — опять выплыли к колокольне Николы Морского, но с другой на этот раз стороны. Кругосветное путешествие совершили!

Свернули на родной уже Грибоедов канал, плыли вдоль Садовой — опять. Но — в обратную сторону. Возвращаемся мы — в почти родную уже Коломну. И вот — знакомый скособоченный дом Никитушкиной матери, а также — ложного якобы его отца! Родимого! Вон он из бани идет, усами шевелит, весь красный от гнева!

Дальше уже эпос пошел. Колин-Толин папа, топорща усы, приблизился к парапету. Коля-Толя стоял на палубе катера. Вполне мог бы, блудный сын, отцовские колени обнять. Но все чуть-чуть не по Рембрандту получилось: другие времена.

Коля-Толя бате таз протянул: мол, примите его назад и оставьте ваши злобные вымыслы. Ваш я! Но батя, проклявший его со всей страстью старого коммуниста, таза не взял. Тогда Коля-Толя в трюм занырнул и положил в таз нашего лося. Ничего себе! — мы с Никитой переглянулись. Надеялись на лосе обогатиться, но если он как дар идет? Не обогатишься. Стыдно даже про деньги говорить! Стыдно — нам. Ему ничего не стыдно. Вообще, согласно легенде, это отец на радостях должен заколоть жирного тельца. А вместо этого наш лось идет!.. Ну — ничего. Для такого дела! Но батя не принял и этот дар. Стоял, как на трибуне Первого мая, только что лозунгов не кричал: «Долой гидру капитализма!» Молчал. Может быть, думал? Повернулся, ушел.

Коля-Толя в отчаянии таз с лосем в люк кинул, чуть дно не пробил.

— И фамилией меня наградил — Совков! — заговорил он. — Это надо же! Хоть не называй! А предки, между тем, нормальные были. Купцы!

Немножко другая трактовка — не дворянская. Но тоже ничего.

— Весь деготь Петербурга был наш. Тут недалеко на лабазе надпись еще сохранитесь: «Деготь. Совковъ»! Нас еще Петр Первый сюда пригнал!

Пригнал. Но не покорил.

— Значит, фамилия неплохая была, — попробовал я его утешить.

— Так они фамилию эту гордо несли! Только он опоганил — такой смысл ей придал!.. Да еще тазами швыряется!

Во где страдания. Потом вдруг на нас переключился:

— Все! Отплавались! Считай, что подшипника у вас нет! Сниму, на хер!

Проще всего, конечно, срывать горе на нас. Встали тут, что ли, на вечную стоянку? Без подшипника далеко не уплывешь... Выпив «Гара-Еры», подобрел он.

— Ладно... Договорюсь с ребятами. Дотащат вас!

Распихав по карманам «Гара-Еры», пошел на переговоры.

Ребята так и лежали, в пуху. В процессе переговоров с ними и Коля-Толя напился в пух, да там и остался. Смыться воровато? Совесть не позволила. Зато Колина-Толина мать к нам спустилась. Клавдея Петровна.

— Вы уж на него не серчайте! Он такой.

— Да мы видим.

— Вроде не дурак. Техникум у него кончен. Это мы — темнота. Про купцов он вам говорил? Ничего не было такого.

— Про таз нам сказал. Что приплыл на тазе... из какого-то дворца.

— Ну, дурачок! — засмеялась. — Таз отец ему так швырнул: мол, хоть помойся! А он! — качала головой восхищенно. — Техникум кончен у него. Химический. На Технохиме работал, прилично приносил. Говорил, счастливый: «Мама! Я работаю на потолке!» Ну, в смысле — на максимуме зарплаты, который только положен им.