Валерий Попов - Сон, похожий на жизнь [Повести и рассказы]

Был у нас с Никитой загул. Но не такой. Чисто сухопутный. С дикцией у нас были нелады. «Скжт пжст гд зд пвн лрк». Попробуйте понять, что это означает всего лишь: «Скажите, пожалуйста, где здесь пивной ларек?» Но несмотря на дикцию, а точней, на отсутствие ее, Никита то и дело маме звонил. «Мама!.. докушивай шпроты!» В самом начале загула мы зашли к ней и оставили вскрытые шпроты. Взяли по рыбке — и ушли. Оказалось — навсегда... с ее точки зрения... Никита ей снова и снова звонил про шпроты — но она вдруг перестала трубку брать. И когда добрались досюда и вошли в комнату — она уже умерла. На ковре лежала, с трубкой в руке. Видно, Ирку уговаривала Никиту простить.

Мамы его тут нет теперь. И комнату прозевали. Конечно, Ирка могла бы ее купить — но тут ей как раз предложили новую вазу. Опять был загул. Я, правда, лишь имитировал его. Но довольно добросовестно: с почечной коликой в больницу загремел. Поплачу вместе с Никитой: моя мама тоже умерла. «Мама приехала!» — стоило мне это сказать, и все бессмысленные дела отступали. Мама спасала меня. «Мама приехала!» Прости — потом я это уже говорил, когда ты не могла приехать, но спасала все равно. «Мама приехала!» Теперь больше нет у меня этой защиты. Обороняюсь сам.

Бурлаки — и мы в их числе — валялись в пышном тополином пуху. Канал тут делает свой очередной изгиб, оставляя под тополями круглую полянку, окаймленную речной оградой. За тополями — скукоженный домик, бывший ампир. А здесь — столики, стулья стоят. По случаю первого теплого вечера все коммуналки вылезли сюда — улучшили жилищные условия. Прихлебывают чай. В майках, домашних тапочках. Совсем тут домашний канал. Тихая Коломна.

Коля-Толя пришвартовал наш катер, повернулся к нам.

— Ну чего? Нравится тут?

— А тебе-то что? — спросил Никита враждебно.

— Так живу ж я здесь! — сказал Коля-Толя.

Вот это да.

Подвел к нам усатого старичка в выпуклых очках.

— Батя мой!.. Ни хрена, правда, не слышит. И соображает с трудом. На «Серпе и молоте» молотом бухал — оглох давно.

Смотрел старичок, тем не менее, сердито.

— Денег прошу у него на бизнес — не слышит ни хрена!

Заснули мы с Никитушкой на палубе катера — все же надо его оберегать. Проснулись мы рано, от крика:

— Пошел вон!

Как глухие-то громко кричат!

— Чтобы я, старый коммунист, в твоих спекуляциях...

Коля-Толя стоял на берегу, батя кричал из окошка вровень с землей.

— На вот! — Батя вдруг вышвырнул в окошко никелированный таз — белый изнутри, красный снаружи. Таз, проскользив по пуху, звонко стукнулся об ограду из сплошных, слегка вытянутых кверху чугунных «нулей».

— Лютует батя! — Коля-Толя сказал. — Бесится, что я его коммунистическую дурь в себя не впитал! Вот, таз мне швырнул. Каждый такой раз говорит мне, что я не его, что я по каналу вот в этом тазе приплыл, — и он только вскормил меня, воспитал. Воспитал — это мы еще посмотрим! И еще поглядим — откуда я приплыл, в этом тазе! — Он гордо поглядел вдоль изогнутой набережной, потертых фасадов убогих старых домов. — Я ж и чувствую, что я не евонный... думаю — с одного из этих дворцов! — Он кивнул вдаль.

Никита возбужденно глянул на Колю-Толю. Никита тоже на генеалогии помешан. Барон!

— Ну... так плывем? — взволнованно произнес Никита.

— «Плывем»? — я показал на сладко спящих в мягком пуху бурлаков. — Вон, основная движущая сила общества вповалку лежит!

Никита яростно глянул. Ярость эта его знакома мне. Я и в его-то аристократическом происхождении сомневаюсь, и это бесит его...

— Ты вообще ни во что не веришь! — заорал на меня.

Видимо, плохо выспался.

— Счас сделаем! — Коля-Толя произнес.

Вот они теперь друзья! А я кто? Безродный изгой, никому не интересный, духовно пустой.

— Идем! — Коля-Толя скомандовал. Аристократические замашки уже бушевали в нем. Ко мне это приглашение вряд ли относилось, но я пошел... Нужен же двум генералам мужик?

Мы прошли по пуховому ковру (в пуху желтели мелкие семечки), прошли под низкой аркой в сырой, просевший к середине двор, через еще более низкую арку — в совсем крохотный второй двор с облупленным флигелем и занимающей весь его фасад широкой каретной дверью. В глухом углу двора, где никогда не бывало солнца, сохранился серый тощий сугроб: середина вытаяла, и теперь он напоминал крыло.

— Вот... — озираясь, произнес Коля-Толя взволнованно. — Тут такая шпана жила! Все в зоне нынче. Я один уцелел. Ну — благодаря бате, конечно... этому, — добавил он. Явно расстроен их ссорой был. — Ну ладно! — Утер глаза.

Дверь на грязных чугунных петлях медленно повернулась, и мы вошли под тусклые своды. Щелкнул выключатель. Так вот где его рай! Коля-Толя, оказывается, автомобилист! Но главное его увлечение, похоже, — механика, а не езда, у нас так в основном и бывает: ржавый корпус «запорожца» стоит осями на кирпичах, вокруг масса запчастей. Полки, стеллажи — все заставлено.

— И наш подшипник тут есть? — проговорил Никита.

— Вашего тут ничего нет! Есть мое! — Звериный оскал капитализма проступил в нем.

— А катер — чей? — озверел и Никита.

— Ну катер... наш, — на некоторые социалистические уступки Коля-Толя все же шел. — Я ж лучший автомеханик в Коломне был! — Больше его волновали собственные переживания. — Пока не начался этот бардак!

А я-то считал, что это, наоборот, он виновник перемен.

— Да... жизнь обломала меня! — произнес Коля-Толя скорбно, имея тут в виду многое, в том числе и недопроявленный аристократизм.

У Никиты тоже все смешалось. По женской линии матери Никита барон, барон Бьердерлинг — один из них установил, как утверждал Никита, памятник Пржевальскому в Александровском саду. По отцу мама — Гнучева. Фамилия полицмейстера, в честь которого мост через Мойку на Невском назывался одно время Полицейским. Коля-Толя тоже аристократ... в худшем случае — незаконный, сброшенный в таз на воде. Приемный отец его — оглохший молотобоец-коммунист... Папа Никиты, Аркадий Дубрович, не пришедший с войны, — еврей по национальности... Все тут наше, родное сплелось... Так куда же нам плыть?

Коля-Толя, однако, решительно снял со стеллажа подшипник, протер рукавом.

— Все! Сейчас поплывем!

Мы пошли обратно.

— Ты соображаешь, нет? — попридержав Никиту, я зашептал: — Чтоб человек из таза нами командовал! Куда мы поплывем?

Ус Никиты задергался... «Ты вообще не веришь ни во что!» Все ясно!

Вперед, значит? Аристократические замашки до добра не доведут... «Два мудреца в одном тазу отплыли в страшную грозу...» Да чего уж там — два! Трое!

Мы спустились на катер. Стук молотка по железу не разбудил бурлаков. Мы разъяли крестовину, гибко соединяющую части карданного вала, выколотив из пазов оси старого подшипника, вколотили новый, снова зажали стопорными кольцами... Плывем!