Валерий Попов - Сон, похожий на жизнь [Повести и рассказы]

Неужто наш порыв к свободе закончился здесь? Недалеко мы уплыли!

— Кто скажет слово «подшипник»... — произнес он яростно, — тот сам пойдет его доставать!

— Да я и слова такого не знаю, — уверил его я.

— И я, — глухо произнес он.

Переживания эти можно понять — все ж таки это его катер, выстроенный на нашем заводе на Иркины деньги. Правильно рассчитала, что так уж сильно не разгуляешься на нем: сплошная починка, и удаль Никиты сойдет на нет из-за технических трудностей. Я ее понимаю... И его!

— Так отдыхаем! — воскликнул я радостно. — Свобода! Все!

Я развалился на корме, демонстрируя свободу.

— Где эта... проклятая? — вспомнил я.

Никита вынул бутыль, не допитую дома. Но тут — совсем другой коленкор! Покой и тишина, и никто нас не тронет! Полоска бензиновой радужной воды, отделяющая нас от берега, означает полную нашу автономность! Могу я на берегу лежать босой? А тут — сколько угодно.

Пухленький милиционер, шуганувший «харонов», с тихой завистью глянул на нас, как на мечту, ему недоступную.

— Бутылку-то спрячь, — шепнул мне Никита.

— Зачем? Пойми — мы не на его земле!.. А потом... Бутылка же прозрачная, и водка прозрачная — никто и не увидит, что мы пьем!

Этот устный шедевр потом не раз использовался мной в литературной деятельности, а необходимую для нее независимость я вылежал именно тогда, на теплой палубе катера. Чувствовал ли Никита счастье? Да. Но — отравленное тревогой. По-настоящему умел наслаждаться лишь я... Никита только учился, но так и не выучился до конца.

Куда нам, собственно, плыть? И тут ведь отлично.

«Этот дом я знаю, — сказал я сам себе. — Это дом Зверкова. Эка машина! Какого в нем народа не живет: сколько кухарок, сколько приезжих, а нашей братьи чиновников — как собак, один на другом сидит. Там есть и у меня один приятель, который хорошо играет на трубе...»

Положим — это не я, а Гоголь сказал. Но я помню!

— Ну что — так и будем лежать? — вскричал Никита.

— Ты прав. Надо повернуться к солнышку! — кротко сказал я.

С грохотом опорожнив рюкзак и закинув его на плечо, Никита молча спрыгнул на берег, едва не свалив меня за борт, — еле я удержался на краю. Осторожней надо! И вот — равновесие, слава богу, восстановилось.

Наступила тишина. Что может быть лучше, чем развалиться вот так в центре города? Попробуй так развалиться на берегу! Сколько злобы на тебя прольется! А тут... Я сладко зажмурился. По красному фону под веками прокатилась какая-то темная волна. Открывать глаза? Или так догадаюсь?.. Усек! Это чайка пролетела, на фоне солнца! Ну, голова! Могу даже не открывать глаз — и так все вижу.

Как легкое беспокойство, пролетел ветерок. Как-то там Никитушка? Что-то давно его нет. Впрочем, это даже хорошо, обязательно надо дать ему разрядиться, больно много скопилось в нем электричества, плыть так нельзя.

Зарядился от своей диссертации. Шаровая молния! Как раз о ней и писал. Природу — магнитные поля, циклоны, течения — пытается он цифрой объять, но на шаровую молнию он зря замахнулся. Не время еще о ней говорить! «Смесь мистики с математикой» — такой отзыв он в Москве получил. Никита, видевший в детстве Ахматову (мать его с ней дружила), гневно сказал, что отзыв этот напомнил ему слова Жданова, назвавшего Ахматову «полумонахиней-полублудницей». После получения отзыва загулял, пропил деньгу, что дала Ирка ему для пополнения коллекции, испугался, дико занервничал... Типичный его сюжет: пытаясь спастись, дико дергается и губит все. Взъерошенный, с блуждающим взглядом, по бульвару бежал, и тут к нему скромная, миловидная девушка подошла и спросила, потупясь: «Мяса хотите?» Никита в ужас пришел: неужто это чистое существо предлагает себя в столь циничной форме? Рушится все! Но оказалось иначе — она действительно мясо предлагала ему. Никитушка побрел за ней обреченно, спустились в подвал, и там, опершись топором о колоду, встретил их некто Гурам Исаакыч, который любезно предложил отрубить Никите все, что он захочет. «Как?» Оказалось — имелся в виду лось, жертва браконьеров. В тот год, в связи с временными трудностями, мяса не было. Никита возликовал: «Привезу Ирке мяса! Может, тогда и о зарубленной диссертации легче скажу?.. Давай!» Гурам Исаакыч, приговаривая, что всегда готов прийти интеллигенции на помощь, ногу отрубил. «Бери, дорогой!» Никита, дрожа от счастья и не веря — «Спасен?» — добычу пихнул в ту же дорожную сумку, где диссертация была. Потом, еще выпив на радостях, почему-то в купе сумку эту под голову положил — видимо, для сохранности.

...С окровавленной диссертацией он домой, конечно же, не пошел. Понял, что погиб окончательно. Поехал на родной завод, позвонил мне, и мы уединились с ним в катере. И ждали, пока жены наши уедут на фестиваль. До того Никита даже высовываться боялся. И когда убыли они — мы выплыли наконец с нашей верфи, расположенной в устье Невы, аккурат где впадает в нее Фонтанка. Свернули на Фонтанку — и тут Никита вдруг, с трудом отлепив лосятину от диссертации, диссертацию в воду швырнул!.. Может, иначе надо было — оставить диссертацию, а выкинуть мясо? Но он четко выбирает наихудший путь. Бурно наше свободное плавание началось! Неужто так и закончится? Похоже, Никита ни на какие компромиссы не намерен идти: только гибель!.. Спасу?

Помню, как плыла диссертация его, перебирая страницами, оставляя кровавый след. Рыбки поклевывали ее, умнея на глазах. Она все отставала от катера — рыбки своими ротиками тормозили ее. Мы как раз проплывали ту часть Фонтанки, у заводов и верфей вблизи залива, где раньше, в доме адмирала Клокачева, Пушкин после Лицея жил. И Никитина диссертация в нежных рыбьих губках почему-то напомнила мне озорную поэму «Царь Никита и его дочери». Но сказать о том я не решился.

И правильно сделал! Ужас нарастал. Перекрыть ужас кошмаром — любимый Никитушкин стиль. Когда приплыли мы к нему, на канал Грибоедова, — в первую же ночь ему шаровая молния явилась, как Пиковая Дама. Спали у него — и вдруг он вскочил, как ужаленный, и, отгораживаясь ладонями, завопил: «Нет, не надо!» В форточку улетела. Когда во второй раз она появилась — я даже глаз не открыл... хватит! Никита с его темпераментом для трагедий рожден, а я должен беречь свои скромные силы. В промежутках между молниями он выбегал еще катер смотреть у набережной: не украли ли? Ночь, в общем, бурная была. И сейчас, в покое и тишине, на солнышке, на корме — потянуло в сон. Имею я право? Пока Никитушки нет. Пока он расходует на Сенной излишки своего темперамента — восстановим немного свой.

...Перво-наперво надо будет ему присоветовать мясо съесть. Разорвать причинно-следственную цепочку, что к трагедии привела. Ведь из-за лосятины вышло все? Восстановим логическую цепь. Ведь если бы не лосятина — вернулся бы Никита с поруганной диссертацией к Ирке, и та, слегка пометелив, простила бы его. Но с окровавленной диссертацией — это уж чересчур. Пришлось ее утопить. В смысле, диссертацию. А если бы не была она в реке, а лежала в шкафчике, то и шаровуха — тема диссертации, глядишь, отдыхала бы меж страниц в виде изысканных формул, а так... выскочила, как мокрая кошка! И ее можно понять. Надо было еще в поезде мясо съесть. А то завелись от него в катере лосиные мухи — кусают и меня, дружески демонстрируя, что по вкусовым качествам я не уступаю лосю. Становятся людоедами. Вот финал! Но еще, к сожалению, не финиш. Финиш впереди. А пока вздремнем, после бессонной ночи. Плещется вода...