Валерий Попов - Избранные [Повести и рассказы]

— Ну?!

— Да так, — лениво говорил Леха. — Калькутту зарубили ему — вот он и запил!

Я вздыхал. Мне бы «зарубили Калькутту» — я был бы, наверное, счастлив, прыгал до потолка!

Да, Леха был большим мастером творческого садизма!

В следующий раз я принимал его почти равнодушно, зная, что никакому гению он меня не покажет. И вдруг Леха лениво сообщал:

— Аксенову твой рассказик понравился — носится с ним по всей Москве!

Но по всей-то, наверное, и не надо? Одной редакции достаточно.

— Твардовскому отдал... Тот наверняка зарубит.

Зачем же тогда ему?

— Мрачен сейчас Трифоныч — в ЦК трепали его!

— Ну что же... спасибо.

Я снова сникал.

— Извини! — Я в отчаянии уходил в туалет и долго сидел там, закрывшись. Нет, жизнь безжалостна и никогда не полюбит меня, тем более в этом халтурном доме на болоте, где даже унитаз раскачивается!

Когда я возвращался на кухню, Леха уже гордо спал на кухонном диванчике; я накрывал его пледом и уходил. В ту пору мне еще не приходило в голову, что я еду на поезде, несущем меня совсем не туда, и мой друг Леха на самом деле... Нет!

Я уходил в мой маленький кабинетик и, закрывшись там, предавался уже отчаянию на полную катушку, во всяком случае на то время, пока не проснутся жена и дочка и надо будет выглядеть бодрым.

Я снова перечитывал мои рассказы, начиная с первого. Ну и что? Кому, трезвому или пьяному, понравится это? Может, Леха, при его могучих связях, куда-то втолкнет!

Я шел на кухню, накрывал его еще и одеялом.

Леха приезжал ко мне раз в неделю. Я работал тогда инженером-электриком в одной скучной конторе и, чтоб от службы той осталась хоть какая память, замечу на том языке: амплитуда событий нарастала. Литературная моя карьера в Москве совершала, со слов Лехи, безумные скачки вверх и вниз.

— Твардовскому твой рассказ понравился. Он — за!

Ура!

— Но Солженицын — резко против! Говорит, правды мало.

— При чем здесь Солженицын-то? — стонал я. — Кто дал ему?

— Я, — говорил неумолимый Леха.

Лучше бы он свой рассказ дал Солженицыну, а не меня мучил!

Трудные это были годы...

— Все! Я еду с тобой!

— Пожалуйста... только хуже будет, — проговорил Леха, уязвленно усмехнувшись. И оказался прав.

Ненастным утром в Москве мы долго добирались до Лехиной бедняцкой квартирки, странным образом расположенной в треугольнике между тремя железнодорожными насыпями. Потому, наверное, он и железнодорожник?

Хоть отчасти я отомстил ему — выпил целый заварочный чайник его чая, сожрал полколбасы. Вот так вот. Наш ответ Чемберлену! Теперь мы гостим!

Он вышел в коммунальный коридор позвонить и вернулся на удивление быстро, зловеще усмехаясь.

— Будут все!

— Все? Неужели?! — Я не то чтобы был рад...

— Мое слово кое-что значит для них! — веско проговорил Леха.

Видимо — возил.

— Только выпивону с собой возьми, а то в Доме литератора обдерут как липку. Все так делают.

И я теперь — как все! Отдавая мне старый долг, он сварливо упрекал меня в стремлении к роскоши, несовместимой со званием писателя. Я горячо это отрицал.

С двумя тяжелыми брякающими портфелями мы вошли, исподлобья озираясь, в высокий резной ресторан Дома литератора.

— Ну... нет никого пока, — пробормотал Леха.

— Никого?

Это было почти счастье!

— Давай тогда немного выпьем. Чтобы не волноваться! — радостно предложил я.

За нашим столом оказалась красивая, холеная дама средних лет. Впрочем, именно таких тут было немало. Именно они, как я сразу же умно догадался, и определяют тут политику!

— Не хотите ли немного выпить?

Благожелательно кивнув, она провела шикарным ногтем по самому краю рюмочки.

— Ну... за знакомство!

— Меня зовут Ксения Серафимовна... А скажите — вы Попов?

— Откуда вы меня знаете?

— Читала.

— Но у меня же опубликован, — (несмотря на все старания Лехи — точнее, вопреки им), — лишь один рассказ!

— Этого достаточно! — умудренно улыбнулась она.

Дрожащей рукой я налил уже по полной. Ура!

Ликование нарастало. Какие красивые, симпатичные люди вокруг!

— Валерий... вы что-то частите! — издалека, сквозь счастливый гул, донесся до меня голос Полины (Ксении?).

Следующий миг: Леха трясет меня за плечи:

— Солженицын здесь!.. Солженицын здесь!

Я отстранил Леху движением руки: меня манили лишь бездонные глаза Ксении (Полины).

Следующий счастливый миг: я горячо целуюсь с каким-то мужчиной. Но без бороды. Значит — не Солженицын.

Следующий счастливый миг: я, хохоча, карабкаюсь на обледеневшую насыпь... Но Лехиного дома за ней не вижу.

И последний кадр: я лежу почему-то на полу и надо мною, как туча, нависает Леха.

— Очухался, ходок?

Я бы этого не сказал!

К тому же он, добивая меня, словно вбивая в гроб — и в голову — гвоздики, тюкает на моей машинке. Тюк! Тюк! Я специально привез мою машинку сюда — на случай, если по указаниям классиков нужно будет что-то исправить. Похоже — ничего уже не исправишь! Тюк!

— Через Сахару, что ли, добирался? — усмехнулся Леха.

— Пач-чему?!

— Вся квартира в песке!

С трудом я приподнял от пола голову. Действительно, к месту, где я лежал, тянулась от двери яркая песчаная дорожка, как в саду! Где ж я набрал его посреди зимы?

Я снова прильнул к половицам. Какой приятный, холодный пол!

С полки укоризненно смотрел Солженицын... Тюк! Тюк!

— Казаков вчера подходил, — проговорил неумолимый Леха, — и Васька Аксенов тоже... Но ты не врубался!

Это точно. Я тонул в бездонных глазах. Думаю, если б явился Толстой — я бы тоже не дрогнул.

— Ну, а как закончилось? — пересохшими губами выговорил я. — Надеюсь, нормально? Спутница наша, надеюсь, довольна? Ты телефон ее не записал?

Лехина усмешка не предвещала ничего хорошего.

— Не думаю, что тебе следует ей звонить!

Ну хоть Лехе-то я доставил счастье: вон как сияет.

— Пач-чему? — мужественно выговорил я.

— Ну... хотя бы один эпизод, — сжалился Леха. — Весь ресторан с ужасом смотрит на нас...

— Так... — готовясь к худшему, я сглотнул слюну.

— А ты с криком: «Как же я вас люблю!» — держишь меня и Ксению за волосы и гулко колотишь лбами!

— Ну, это еще ничего!

— Ты так думаешь? — усмехнулся Леха. — В общем — в Дом литератора тебе запретили теперь ходить. И мне тоже.

Прощай, слава!

Тюк! Тюк!

— Как ты печатаешь на такой машинке? — брезгливо проговорил Леха, явно намереваясь меня добить. — Буква за букву цепляется. Дрянь!

Вот это он зря! Мою машинку оскорблять — это не выйдет!

Я гордо поднял голову — и тут же со стоном опустил ее на холодный пол.

Да, — нелегкими были те глухие семидесятые годы!

Ну что ж... будем постепенно! Сначала плавно подняться, потом — душ: горячий — холодный, горячий — холодный. Потом ненадолго повеситься — и все снимет как рукой!