Валерий Попов - Тетрада Фалло

Тем более — славная эта губернаторская дочурка, тут появившись, последней моей радости лишила меня. Случайной радости, подарка новогоднего!

Выпало мне, с обычным моим везением, дежурить в новогоднюю ночь — и еще сутки. Выезжал в основном на пьяные драки — что-то горбачевский сухой закон слабо действовал, — изрезанных, покалеченных в этот Новый год, говорят, больше стало.

Но, слава богу, пик, помню, прошел. Сели с другой бригадой «штурмовой» чокнуться, с новым счастьем... Вызов! С вокзала! Кто-то в вокзальном медпункте новорожденную «забыл» — дежурная даже и не заметила, только услышала писк! Примчался — явно больная девочка, синюшная, задыхалась... Чуть откачал ее, утер лоб и вижу вдруг — улыбается! Первый день, наверное, на свете — который чуть для нее последним не стал, — и радуется. За сердце меня взяла! В больнице лишь осмотрели ее — лечить не стали. Мой старый друг Стас, назвавший себя хирургом, сказал мне: «Что ж хочешь ты — комбинированный порок сердца у новорожденной! Такого у нас даже в Бурденко не делают. Но задыхается только в моменты активности — когда ест, например. А так — жить будет... года полтора». Созвонились — и я в интернат ее отвез, сдал Изергиной. Там тетки хорошие. Но что могут они? У нас и в больнице-то хирургии теперь нет настоящей — после того как Гришко в Питер в Военно-медицинскую перешел... как ему, в общем, и положено... а смену не взрастил. Меня, помнится, взращивал... но клиент оказался глуп.

И единственная радость у меня оказалась — крестницу свою в интернате навещать.

И тут — вернулась эта красавица. В Ленинграде, в их консерваториях или где там, не понравилось им. Решила детей своей музыкой глушить! А меня, сама, может, не ведая того (где генеральским дочкам до титулярных советников), последней радости лишила. С тех пор, конечно, как возникла она, я там не появляюсь. Как там Ксюха моя? Как теперь увидеть ее? И сколько еще будет меня душить губернаторская семейка?.. Ярость нашла, почти до потери сознания, но сдерживался на самом краю. Если еще «штурмовую» потеряю — куда тогда? Последняя радость — веду дневник. Может, пригодится кому-то... или мне самому.

— Левин! На выезд! — Тамара, диспетчер, порадовала. — Путь не близкий выпал тебе — в зверосовхоз! Кто-то из начальства — не разобрать толком, все пьяные — в бане подавился шашлыком. Вроде Кислюк сам, директор. Давай!

Кому-то нечего есть, а кто-то шашлыком давится! «Перестройка»! Поехали. В зверосовхозе, похоже, самоубийцы живут — «скорую» вызывают, а дороги не расчищают — добирались по окна в снегу. Прибыли. Я привык уже, что клиенты «штурмовой» — народ еще тот, демонстрируют свою удаль даже врачам, только увертывайся, но тут я по полной получил.

Вошли в сауну. Кислюк лежал в горнице на столе, среди недоеденных закусок... Вот она где, наша еда! Пьяные толстые люди (голые, но сразу видно — начальство) неумело делали ему «рот в рот». Дыхания у него почти уже не было.

— Что произошло? — спросил я у наиболее трезвого и наименее важного.

— Жевал... рассказывал анекдот... — Почему-то тут глянул на меня. Анекдот про евреев был, видимо. — Водкой запил — и вдруг закашлялся, поперхнулся... Может, водка была несвежая? — пошутил он.

Как-то не очень тут переживают они! Странно, что «скорую» вызвали. Видно, чтоб неприятностей не иметь.

Я открыл рот Кислюка пошире. Дыхание есть, но гаснет. Я очистил ему рот. Взял ларингоскоп с зеркальцем, погрузил в гортань... Сверху ничего... поглубже. Ага. Вот он, кусок красной рыбы. Такие все норовят заглотить — даже ценой собственной жизни.

Теперь надо попробовать это вытащить. Но вдруг не ухватишь, а глубже протолкнешь, в зону недосягаемости? Тогда — кранты. И тебе, кстати, тоже. Руки дрожали. Я взял из сумки окончатый зажим, пощелкал кольцами-захватами на его конце. Погружал осторожно... та-ак. Ухватил кусок лишь за тоненькую разлохмаченную прядку на конце. Потянул... Оборвется? Идет помаленьку! Уф!

Сел на скамью, с зажимом в руке. Рассмотрел добычу. Вот он, кусочек смерти!

— В машину его! — сказал фельдшеру.

Отнесли. Вставил трубку ему, развентилировал легкие. Грудь, сперва медленно, стала подниматься. В лице появился цвет.

— Ну что? — Какой-то начальник отпахнул заднюю дверцу. «Имеет право»! За ним стояли эти гуляки.

Кислюк медленно открыл веки. В глазах его стало появляться выражение — не слишком, сказал бы я, дружелюбное.

— Господи... и на том свете евреи! — рявкнул Кислюк, уже явно ощущая себя на этом, работая на публику.

Раздался здоровый смех. Живы-с! И даже изволят-с шутить!

— Выходи. — Я поднял его за шею.

— Ты чего? В больницу поехали! — Он развалился на носилках.

— Приехали! — Я силой поднял его, выпихнул из машины.

— Ты еще пожалеешь об этом! — во всю свою, мною прочищенную глотку рявкнул он.

Я жахнул перед его носом дверкой.

— Поехали! — скомандовал я.

Водитель, поколебавшись, поехал.

— Не привез? — спросили меня.

— Выронил, — мрачно ответил я.

На время забыли про меня — правда, я не сумел и тут расслабиться. Разговор... уж больно резанул мне, серпом по... чреслам. Все находящиеся тут с придыханием говорили, что к нам в город направляется великая международная миссия «Врачи мира», протягивают руку... и наверняка что-то можно будет урвать. Я был в бешенстве. Сами же все развалили, а теперь... иностранные дяди будут тут командовать. В интернате живет пацан с «волчьей пастью»! Элементарная операция, вовремя не сделанная... а теперь какой-нибудь Жоао Жильберто сделает ее — и все газеты наши будут восхищаться — ах, ах! Европа! Америка!.. А что таких хирургов, как я... каким я мог бы быть... сживают со света — это хорошо. Сам же Кошелев ленточку перед ними будет разрезать, на каком-нибудь гуманитарном «мерседесе» будет ездить, подаренном городу. А тут — погибай! Может, и Ксюху вспомнят. Прооперируют. Но не я!.. Хотя через год-два и мы бы с Гришко вышли на эту операцию!.. Но разве дадут? А из Ксюхи, глядишь, сделают медицинскую сенсацию, мировую знаменитость. На тетраде Фалло, что у Ксюшки, самые модные нынче операции. Куда уж мне!

— Зайди-ка! — высунулся из кабинетика Илья Зайчик, главный наш.

— Я?! — приподнялся.

— Ты, ты! — произнес грозно.

Вот это — мне. Очередная порция... плюх. Кому же еще?

— Что ты там натворил?

— Да спас одного... индюка. Кусок, которым он подавился от жадности, из глотки его вытащил... Что-то не так? Требует, чтобы я кусок этот в глотку ему вернул?

Я был в бешенстве. Уж Илья-то, сам старый «штурмовик», мог бы меня понять. Сколько вытерпел всего — сам же рассказывал!.. Но — вытерпел. Потому и начальник. А я — терпеть не могу!

— Помощник самого Кошелева звонил.

— Не было там никакого помощника!

— Значит, был. Так вот. Надо тебе туда вернуться и... говнюка этого, что подавился, в больницу отвезти. Ну и извиниться, соответственно.