Валерий Попов - Тетрада Фалло

А Миша не будет?!

— Но полноценной она не станет, и чем дальше, тем больше она будет отставать от своих ровесников. Так что... — Она решительно засунула Ксюхину карточку в пачку. Мол, окончен разговор!

— Но ей ведь операцию сделали! — сказала я. Уйду, и все — Ксюха обречена быть дебилкой!

— Но ей же не на мозге операцию сделали! — резко сказала Фарида. — А я тебе про мозг говорю!

Что-то я не помню, чтоб мы с ней переходили на «ты»! Но об этой ее «небрежности» мы лучше вспомним как-нибудь потом. А пока...

— В Америке — там занимаются реабилитацией их, вместе с нормальными учат, и даже выучивают. И другие дети это терпят, и даже помогают этим. А у нас... Ты только представь себе умственно отсталую в обычной школе. Загрызут. Причем учителя — первые! Они и с нормальными учениками у нас кое-как обращаются, а уж с такими... Так что устрой ее в Америку — ты ж можешь? — Она как-то блудливо посмотрела на меня: мол, не зря ж ты перед американцем прыгала?

Я еле сдержалась, но это мне удалось. Кивнув, я пошла к выходу.

— Так что ты не в Чикаго, моя дорогая! — издевательски произнесла Мынбаева мне вслед.

При выходе я столкнулась с Изергиной — она явно спешила узнать у своей подружки, как та поговорила со мной.

Почти месяц потом было все тихо, и вдруг Изергина появилась аж на занятиях — видно, какое-то важное известие. Посмотрела на моих марширующих солдатиков и, видно уняв свое волнение, строго проговорила:

— После урока сразу зайди.

Она все-таки взяла себя в руки, но тут разволновалась я. Что за новости?.. Откуда? Я перебрала все. Вроде неоткуда ждать мне радостей. Разве что письмо от Криса? Но тогда могла бы и сразу отдать. При чем здесь она и ее кабинет, если письмо — мне!.. Не мне?

Я играла. Солдатики маршировали.

...А кому? Ей? Передает мне приветы? Через нее? Обозначает дистанцию — мол, ничего личного, только общественное, спасибо за приятное сотрудничество, привет-привет!

Тогда можно не торопиться. После урока, когда пришли нянечки забирать детей, я еще некоторое время поиграла для себя. «Песню без слов» Мендельсона. Сколько уже длится она? Началась еще тогда, когда я была счастлива и влюблена. А сейчас? Счастлива? Влюблена? Нет, не счастлива. Но — влюблена, почувствовала я, причем гораздо сильнее, чем тогда. Но — не побегу. Чтобы никто не догадался. В тот, первый, раз догадался кое-кто, и вышло печально. Я встала и не спеша пошла к Изергиной.

— Ну, где же ты?! — воскликнула она нетерпеливо, когда я вошла. У нее-то что за азарт? — Тебе привет от Криса! — доверительно, как подружка, шепнула она.

Привет через начальницу?.. А мне-то казалось — что-то было у нас! Да, такие «приветы» — это два шага назад! Впрочем, тебе, наверное, почудилось тогда? Возраст такой у девушки, когда всюду мерещится любовь.

— От кого? — спросила я глуховато-придурковато. Пусть Изергина не надеется, что тут ей обломится свахой быть. Да и никто вроде бы и не сватается?

— Ну, от Криса... американского хирурга. Помнишь? — с сомнением спросила она, видно полностью разочаровавшись в моих умственных способностях. И это хорошо.

— А, — проговорила я тупо.

Не расколешь меня. Тем более, вижу я, незачем тут раскалываться!

— И чего он?

— Ну... — произнесла Изергина (видно, сбившись с какого-то плана). — Шлет тебе привет...

Я послушно кивнула.

— И чего пишет? — Я хотела даже зевнуть, но потом решила, что это слишком.

— Дело у него к нам! — снова азартно проговорила старушка.

Прям огонь! Какое же дело, интересно, может быть у него к нам?

— Ксюху удочерить он хочет! — выпалила она.

Я чуть не упала. Прилив счастья вдруг сменился приливом отчаяния.

«А как же я?!» — чуть было не вырвалось у меня.

А что «я»? А я — сбоку. Хорошо, что хоть привет передал! Забудь свой бред. Дальше я слышала уже все как-то глухо. Изергина говорила, кажется, что вокруг этого дела — усыновления и вывоза наших детей за границу — целая буча поднялась. У нас многие политики, «патриоты», кричат: «Не отдадим им наших детей! Даже больных! Мол, пусть здесь помирают, но врагу не дадим!» Горбачев пытается что-то сделать, но после путча авторитет у него уже не тот. Да и в Америке буза. С помощью Горбачевых и Детского фонда имени Ленина дочь бывшего американского госсекретаря Шульца усыновила нашего ребенка. Так и в Америке поднялся крик! Америка страна демократическая — там возмутились все: дочери госсекретаря можно, а нам нельзя?

Изергина, прервавшись, с опаской глянула на меня — не задело ли это меня, «дочь секретаря»? Нет, не задело. Я что?

— Крис пишет, — ласково улыбнулась она, — что Джуди это дело ведет. Дело это тонкое, неопробованное. Куча разных соглашений... показаний лиц... Надо, чтобы все было о’кей... ни сучка ни задоринки.

Она глянула на меня. Ясно, зачем она меня позвала. Я как раз и тот сучок, и задоринка, которая может дело сорвать. Да нет — с какой стати? Я даже руками развела.

Изергина успокоилась, разулыбалась.

— Крис пишет, — снова доверительно заговорила она, — что за Ксюху они, как положено, «калым» внесут.

Откуда он, интересно, слово такое знает? — Приглашая поделиться девичьими секретами, она хитро глянула на меня.

Я пожала плечами. Откуда я знаю? Я этого слова не говорила ему. Ко мне не имеет отношения оно. За меня калыма никто не прелагает!

— Пишет, что фонд Джуди собирается выделить нам набор новейших пособий, оборудования... целый список лекарств! — Она буквально задохнулась от счастья.

Ну, ясен тут ее интерес. Да и не только ее... Я тоже очень рада. Я ведь работаю здесь... и, похоже, буду работать всегда.

Но оказалось, то был не единственный ее интерес. Я уже хотела встать, удалиться... унося дорогой «привет» с собой. Но оказалось — это не все.

— Короче, — проговорила она, — пока наши там, — она кивнула куда-то вверх, — остановились на том, что вопрос об иностранном усыновлении — отдавать или нет — должны главы местных администраций решать.

Она уставилась на меня. Так вот меня зачем звали! Как, все-таки «дочь секретаря»! Но только дочь американского секретаря себе ребеночка выпросила, а я должна идти хлопотать, чтобы меня того жалкого лишили, что у меня есть! Несколько раз я собиралась к отцу с добром пойти — помириться, поплакать, но уж — не с этим! Ксюху я им не отдам!

Я вдруг почувствовала на щеках горячие, едкие дорожки слез. Изергина явно не ждала, что я расклеюсь именно в этом месте, вскочила, забегала, накапала в ложку валерьянку. Хлебнув ее, я немного успокоилась, но некоторое время еще всхлипывала, она гладила меня по спине, приговаривая: «Бедная ты моя!» Почему — бедная? У меня вся жизнь еще впереди. У меня еще свои дети будут! А Ксюха... Тут я слова Мынбаевой вспомнила: «Ты не в Чикаго, моя дорогая!» А там Ксюха, глядишь, красивая и нормальная станет!.. Но к отцу я с этим не пойду. Не могу!