Валерий Попов - Тетрада Фалло

И он исчез.

У Ксюхи на щеках проявился тихий румянец... она открыла глазки.

— Ну, мы едем или стоим? — Врач «скорой» посмотрел на часы.

— Увидимся, — пробормотал Крис, глянув на меня.

Когда?

Мы неловко обнялись, прямо в машине. В последний раз мы поглядели с Ксюхой друг на друга. Лицо ее стало морщиться плачем, и, пока не послышался ее рев, я вылезла из машины.

И вот уже слепило с аллеи, посылая луч и выбивая слезы, заднее стекло консульской машины, в которой ехала Джуди. Потом все исчезло. Я повернулась и пошла. Туда, где не было уже Ксюши.

Неясно, что за эксперимент я ставила на себе, но ноги вдруг принесли меня на кладбище под монастырской стеной. Я нашла ту маленькую могилку, возле которой потеряла сознание в прошлый раз. Снова, смаргивая слезу, прочитала надпись на плите: «Милая моя! Ты не увидела ни одного из чудес, созданных Богом и человеком!» Надпись эта снова покачнула меня, но сознания в этот раз я не потеряла. Я чувствовала, что в темном отчаянии, в глубине его, светлеет неясная надежда.

Автор

Зелененький силуэтик самолета на светящейся карте коснулся наконец клювиком крайней точки одного из извилистых мысов Лабрадора. Слава богу! Все, не только я, радостно задвигались в креслах, почувствовав какое-то облегчение. Перелетели. Позади пучины океана, мрачные острые пики Гренландии, и снова — вода... И наконец, материк! Перелетели!

И хотя под крылом абсолютно безжизненные — ни одной крыши, заснеженные — в августе! — длинные изрезанные щупальца сурового архипелага, все развеселились, заговорили, застучали бокалы... Еще один перелет позади! И хотя случиться может что угодно: лёта осталось три часа, да и больше несчастий случается как раз при посадке... но — нет. Это все — из головы вон. Какие неприятности тут? Под такое-то настроение?

Америка в третий раз! Дважды уже, улетая отсюда, я грустно думал, что навсегда. Откуда еще раз возьмется столь гигантская сила, чтобы перекинуть меня через океан? Ну в первый раз — это понятно. Внезапно появившаяся возможность увидеть лучших людей, которых ты уже похоронил мысленно, а они — тебя... И вдруг — открывшаяся радость: перелететь на тот свет (или с того света) и увидеть любимых, потерянных! Казалось, тогда можно было бы и без самолета прилететь, на своих крыльях: такая радость, такая любовь!

Второй раз... все было уже несколько сложнее. А в третий раз... Ну ладно. Раз в салоне всеобщее расслабление, я тоже могу отложить на чуть-чуть тетрадку с записями голосов моих героев и, немножко отвлекшись от этого, подумать о себе: что же со мной произошло между этими вехами — перелетами через океан? Как изменился я, как повернулись чувства и мысли, как изменился мир? Хотя он-то — если глядеть с высоты — особенно и не меняется. Меняемся мы.

Помню первый свой перелет в Америку в 1990 году — ощущение полного счастья, сбывшейся наконец мечты. Уже умер в Нью-Йорке Довлатов (какая жалость, мы ведь надеялись с ним наконец увидеться!). Но эта смерть еще не казалась нам началом конца... скорее наоборот — концом начала. Америка уже наша, и весь мир — наш! Была уже первая тучка: слух о том, что на похоронах Довлатова не было американцев, даже собственный его литагент где-то подзадержался. Но зато Довлатова печатал журнал «Нью-Йоркер» — самый престижный в Америке, а значит, и в мире, литературный журнал. И вот в Америку летел я!

Помню, моего блаженства тогда не смутила даже довольно суровая сцена в аэропорту. Толстая негритянка в полицейской форме (кубометр бешеной энергии) буквально утрамбовала нас, неграждан Америки, в маленькую бетонную нишу и не выпускала, пока через паспортный контроль не прошли граждане Америки: какая-то еле живая старушка... явно нетрезвый растрепанный хиппи... Не имеет значения! Они — граждане своей страны, и их всех уважают здесь, независимо от облика. Даже мы, стиснутые в нише, переполнялись гордостью. Вот это страна! Особенно — после России, которая тогда любила своих граждан в последнюю очередь, не пускала в «Березки», где хоть как-то можно было одеться, и в хорошие рестораны, где нормально можно было поесть, выселяла из гостиниц, если приезжал интурист. Боже, храни Америку! Вот к какой жизни нам надо стремиться!

Помятые, потные, выбрались мы тогда из ниши и прошли паспортный контроль. Помню, розовый тучный гигант долго расспрашивал меня с украинским акцентом, кто я и зачем, но и это казалось великолепным. Порядок нужен всегда — это вам не наш хаос! Поразила, помню, жара в октябре... настоящая парилка! И от этого — тоже восторг. Тем более встречающий в шоферской кепке сразу провел меня тогда в «кадиллак» — белую машину небывалой длины (во, Америка!). Голова его маячила у руля далеко впереди. И мы — выехали в Америку. Прыгнули до небес небоскребы, вытянулись через реки мосты. Мы ехали тогда в Коннектикут-колледж, в Новую Англию на берегу Атлантического океана, по суровой дороге, прорубленной в сплошной скале. Какая мощь! Какие люди тут! А потом — чистые лужайки, осененный огромными белыми дубами, изображенными на гербе штата Коннектикут, уютный и простой учебный кампус. Наутро начались занятия со студентами-русистами, и вдруг — в соседней комнатке, где размещалась кофеварка, скрип быстрых шагов и знакомая картавая, быстрая речь. Неужели я сейчас увижу его (хотя по его вызову и летел) — бывшего питерского приятеля, порой небритого и небрежного, ныне — небожителя, нобелевского лауреата? Ведь казалось, они уезжают на тот свет (или — мы остаемся на том свете) и увидеться нам больше не суждено. И вот — благодаря Америке — мы снова встретились, через двадцать лет. И вот вошел Бродский, измученный славой и инфарктами, посмотрел весело. «Валера, привет! Ты изменился только в диаметре!»

Боже, храни Америку! Она хороша не только сама по себе — она еще приютила и сберегла наших гениев, помогла им состояться, подняться и впервые по достоинству наградила их. Она нам показала, чего на самом деле достойны мы!.. Как жаль мне того ощущения счастья — увы, минувшего. Впрочем, и себя мы тогда любили, и даже верили, что и у нас все будет хорошо. У какой страны, у какого народа был когда-нибудь такой всплеск эйфории, таких надежд, как тогда у нас? Были у других народов, но — давно. А у нас — только что. И это было прекрасно. Может быть, и Америка тогда светила нам нашим же отраженным светом, как Луна, а мы этого не понимали, принимая за источник света — ее? Так, наверное... А теперь Америка светит нам ровно настолько, насколько светимся мы. Все закономерно. Мы сами загубили ее, я имею в виду — нашу Америку. Помню первый свой «улет» из нее и гигантский — выше меня — баул, который я толкал перед собой на колесиках. Вижу насмешливые взгляды американцев: эти русские всю Америку хотят увезти с собой! Да, мы слегка замучили их — безумными страстями, нашей восторженной жадностью, корыстной любовью: вынь да положь нам рай! Вот мы им и надоели. И они с облегчением стали самими собой. Америка — обыкновенное государство, строгое, бюрократическое, а мы почему-то глупо надеялись, что там можно все! Вот и получили. Так, наверное, разочарован юнец, небескорыстно влюбившийся в миллионершу. Страсть прошла, а в остатке — ноль. Ничего серьезного, кроме нашей безумной любви, мы им не предложили, а безумная любовь быстро надоедает, причем обоим партнерам. Впрочем — я огляделся — самолет наш, хоть отношения и охладели, полон русскими. И я, кстати, тоже лечу... с весьма непростой компанией! Нет, не удастся мне побыть с моими мыслями.