Валерий Попов - Тетрада Фалло

Некоторое время мы еще держались, но вот, взявшись за сердце, он прохрипел:

— Нужно, дочка, с тобой поговорить... Обещай, что простишь меня!

Он взял меня за руку... рука его была мокрая и мягкая... твердая — лучше была?

— Что ты ухо-то свесил, будто не знаешь?! — рявкнул он, и Гриня, вылетев из кресла, улетел в туалет.

Вот и настал этот миг... о котором я так давно мечтала... и так боялась его!

Отец испуганно огляделся. Уже стал труслив? Надо же, что десять лет гласности сделали с ним!

— Хочу... Ксюху увидеть, — прошептал он.

Вот и все!.. Считать это за признание? Признание всего? Вот я и мама! И жизнь уже не бессмысленна моя. Мать-одиночка. Я заметила, что даже об этом стараюсь думать с иронией. Так уж выросла, с кривой усмешкой, веря — и не веря. Ну а что? Заорать? Устроить скандал? Нет уж. Пусть бедная стюардесса отдохнет — хватит с нее! То, что сказал отец, я давно уже видела во сне, но не было шанса об этом сказать! Ксюху спасали. Страдания наши тяжки вдвойне — не имеем мы такой роскошной возможности высказать их, прокричать. Улыбайся. Этот... нанятый писец тоже ухо свесил между кресел. Но ему, наверное, надо знать — может, напишет потом о наших страданиях?

— Что значит — хочу? — сказала я папе с улыбкой. — Ты у нас глава делегации города, любое слово твое — закон. Через три дня будет утренник, соберут всех детишек, усыновленных из России... можешь торт им подарить.

Я улыбалась, но в голове звенели слова: усыновленные дети навсегда расстаются с прежними родителями. И все попытки увидеться — противозаконны. А Америка — законная страна. Что ли, папа этого не знал, когда подписывал? Знал. Даже Капа, спившаяся вконец, плакала, когда сынка увозили ее! А этот — не подавал вида. Выборы... бизнес... лишнее может повредить! Теперь лишь, когда сердце стало сбои давать, понял вдруг, что «лишнее» — это главное? Поздно. Хотела это напомнить ему, но не стала... уж больно бледный вид у него. Может не выдержать.

— Но ты ведь, наверное, знаешь... как там, — пробормотал он.

Что я знаю? Десять лет уже не видела ее... и могу теперь никогда не увидеть! Так что лучше — молчать. И папку утихомирить. Что «я знаю»? Только фотографии видела. Красивая, гладкая девочка... все более чужая. Знаю, что у Криса из-за нее неприятности в семье, — жена обвиняет его в том, что Ксюхе он больше внимания уделяет, чем остальным своим детям... Но ведь она и требует большего внимания!.. И тут совесть мучила меня. Но наверное, зря? Ведь если б у них с женой настоящая была любовь — не стала бы та придираться? Впрочем, что ты понимаешь в настоящей любви? Ты ее знаешь? В двадцать семь лет у тебя — никого!.. И виноват в этом папа. Вот этот седенький старичок! Поздно он меня родил — когда уже сорок было ему. Все рассчитывал, видимо. И просчитался в конце концов. И меня погубил! Руку мою не отпускает, держит! Всегда теперь будет держать?

— Так, может, мы Ксюху в комитет по пятисотлетию Троицка выберем? — усмехнулась я.

Отец болезненно дернулся, потом глянул на меня с отчаянием: жестокая ты!.. А он — мягкий? Кто изувечил мою жизнь? И жизнь Влада? Тут я уже сама сдерживаться не могла: выдернула руку и ушла.

Но не долго я наматывала сопли на кулак: в туалете вдруг стало меня кидать — сначала ударило меня в одну стенку, потом — в другую.

Падаем? Я выскочила в салон. Да, действительно, мы падали на Нью-Йорк!.. Но видимо, правильно падали. Все в салоне, пригнувшись к иллюминаторам, оживленно переговаривались, показывали пальцами... Меня снова качнуло. Небоскребы в иллюминаторе вытянулись горизонтально! А река, наоборот, блеснула вертикально, как стена! Сзади кто-то взял меня за бока. Я оглянулась: все та же многострадальная стюардесса оттащила меня на место. Папа бледно выглядел — тут уж не до разговоров. Правильно упасть бы! Под нами побежали низенькие дома... Грохнулись! И покатились, подпрыгивая. Салон глухо зааплодировал... Глухо, наверное, потому, что заложило уши.

Потом была толчея на паспортном контроле, и мы вышли в низкий и тесный зал встречи; нетерпеливо заглядывая за барьер, стояли толпы встречающих, многие с табличками в руках. Я вела отца под руку — он задыхался в этой тесноте-толчее. Сразу за барьером к нам кинулась негритянка-медсестра, и мы вместе потащили отца в медпункт. Потом рядом возник высокий седой человек, смутно знакомый, сразу заговоривший со мной как со старой подругой... Игорь? Зотов? Я вспомнила русого статного красавца. По-прежнему статный, но — седой. Да, жизнь в Америке не проста! Впрочем, в России тоже. С суетой вокруг папы я как-то даже не успевала никак почувствовать себя в незнакомой стране — только странно было видеть вокруг столько людей с черной кожей. Главная в медпункте — тоже черная — сделала папе укол.

— Да. — Достав бумажник, Игорь перебирал в нем какие-то карточки. — Госпитализировать человека в Америке, тем более без страховки — проблема!

Потом выдернул какую-то карточку и пошел к главной. Они надолго ушли внутрь, вернулся он один.

— Ну, о бате не беспокойся — заберут, все сделают. А нам — надо мчаться! — Он глянул на часы. — Пошли за вещами!

Без него бы мы ни в жизнь не разобрались в этом муравейнике! Мы шли по каким-то лесенкам, тесным коридорчикам, спускались-поднимались, поворачивали... потом вышли в гулкий зал. Наши вещи — впереди плыл чемодан отца, — объехав круг, уже собирались скрыться, мы еле успели ухватить их. Зотов взял чемодан отца.

— Разберем с тобой, — улыбаясь, сказал он мне. — Что нужно — ему доставим.

Мне оставалось только кивнуть. Игорь — еще детская моя любовь, — появившись, вдруг стал самым главным здесь, мы двигались за ним, как толпа баранов, — даже Гриша, который не терялся, кажется, никогда, тут растерялся. Еще пошныряв по лабиринту, мы вышли в полутемный душный тоннель, с гулким, каким-то банным эхом.

Чуть поодаль стоял длинный белый лимузин — оттуда, из-за руля, улыбался негр в белой кепке.

— Это — Керолайн! — сказал Зотов.

Оказывается, это она. Когда Керолайн вышла, в этом не оставалось сомнений... какая стать!

— Керолайн — это секретарь нашей комиссии. По-русски, к сожалению, не говорит.

Керолайн улыбалась все радушней.

— Она отвезет вас в гостиницу, а завтра в восемь утра по местному — переставьте часы — она за вами заедет и привезет ко мне в офис, на первое заседание нашей комиссии. О’кей?

Как-то не успевали мы за американской стремительностью, даже Гриня растерянно молчал.

— Ну, значит, о’кей! — уже нетерпеливо проговорил Зотов. — Держим связь! — Он дал автору и Грине визитки. — Вот — для Павла Петровича, нашего вождя, я приготовил телефончик... теперь вручаю его вам... Павел Петрович так распорядился! — Он отдал мобильник мне.