Валерий Попов - Запомните нас такими

Потом я приходил сюда уже на проводы Сергея, уже на другую сторону улицы, в какой-то момент они переехали. Помню прощальный поцелуй на лестнице — естественно, с усмешкой: всерьез мужчины не целуются.

Следующая намеченная встреча — в Америке — уже не состоялась.

Проходя по улице Рубинштейна, с горечью — и радостью — вспоминаю всех.

На углу улицы Рубинштейна и Невского открылся в те далекие семидесятые первый в городе кафе-автомат. «Открылся?» или — «открылось?» Не берусь судить. До утверждения «Сайгона» автомат был модным местом. И когда ты, опустив жетон, после долгого грохота и звона, мог взять из открывшейся железной коробки засохший бутерброд, казалось, что прогресс наступает и когда-нибудь непременно наступит.

У Зощенко есть прелестный рассказ о запоздавшем (и кстати, совершенно случайном) госте, оказавшемся на поминках и устроившем дикую бузу. Примерно такое устроил известный критик и переводчик В. Топоров на поминках гениального (теперь уже это можно сказать) О. Григорьева. Гость оказался поглавнее хозяев (не говоря уже о покойном). Буза удалась на славу. На покойного плевать вроде неудобно — но живых еще целая комната! Вот — М. Яснов, много помогавший Григорьеву, который, честно говоря, в помощи нуждался...

«Субъект, воровато перебегающий», «оборотистый малый», «пакостная статейка», «литературная помойка»... Чьи слова? Может, это «сталинские соколы» доклевывают Зощенко? Нет, это в 93-м году пишет В. Топоров, бывший прогрессист, бывший тонкий стилист. Печально, что «сталинское ретро» оказалось вершиной его творчества — но, видимо, для уничтожения соперника лучшего стиля не найти. Особенно впечатляет по-чекистски расплывчатый и оттого еще более грозный намек о связи М. Яснова с чекистом Лукиным, которого М. Яснов «тащил в литературу».

...А если тот писал хорошо? Об этом ни слова! Главное — классовое чутье! Так и встает перед глазами из недавнего прошлого: «...с известным диссидентом С.». Обвинение того же порядка. Можно вспомнить вскользь, что был такой чекист В. Богомолов, особист Ф. Абрамов... но лучше не надо — с Топоровым надо держать ухо востро! Не литература интересует его теперь, а «чистка рядов»!

Но главное надо сказать — что к М. Яснову, которого писатели знают как прекрасного, веселого человека, а читатели — как прелестного, тонкого поэта, вся эта дурь не может прилипнуть, а вот на автора «сообщения» — непременно отскочит. «Имел порочащие связи»... Кого такая фраза порочит? Статья В. Топорова отвратна не тем, что содержит страшную правду (в таком разе я был бы горячим ее сторонником), а тем, что содержит страшную ложь. И главное — ложь абсолютно непростительную для литератора — ложь интонационную, когда взвинчиванием интонации пытаются скрыть полное отсутствие фактов. Это же непрофессионально! Витя! Подумай о руке! Говорят, и после «сообщений» люди пытались возвращаться к творчеству — да рука, говорят, портилась! И вовсе не судьба О. Григорьева волнует тебя (дай Бог тебе такую судьбу!). Ярость твою вызывает то, что кто-то другой, а не ты пытается о чем-то судить. Но — извини, отрывки из статей М. Яснова о Григорьеве, которыми ты пытаешься вызвать возмущение у читателя, просто перлами выглядят по сравнению с небогатым языком твоего письма. Не в Григорьеве дело! Все искушенные в литературной кухне прекрасно поняли подоплеку этого «ретро»: «Чтоб соседа забрали! Надоел!» Устранять соседей по творчеству таким путем — дело не новое, но устраняешь таким образом и самого себя.

Господи! До чего мы дошли! Уже писать друг на друга начали! «А не состояли ли вы, Топоров, в фашиствующей пионерской организации»? А?! ...Или, может — хватит? В Невзоровы нам все равно не выбиться — образование не позволит.

Время и пространство баловали меня. Можно сказать, я подружился с ними. Правда, той роскоши, что выпала в детстве, потом уже не было.

Я родился в Казани. В шесть лет связь с родиной неожиданно прервалась. Помню овраги, холмы, дымки татарской деревни. Ностальгия. Почва для фантазий. Потеря первого дома — это очень важно. Это создает автора.

Я оказался в послевоенном незнакомом городе. Петербург, никем еще не захваченный, принадлежал нам, первоклассникам 1946 года. Это особый биологический тип. Мы выиграли войну именно в школе — еще сталинской, нищей, несчастной. Половина класса — детдомовцы. И то, что ирония, интеллигентность, поэзия стали постепенно выходить на первый план, означало полную и безоговорочную капитуляцию ужасов перед предстоящей радостью жизни. Так тихо и незаметно мы вошли в историю.

В этих петербургских казармах подружились Бродский, Довлатов, Битов, Кушнер и я. Оказались словно в одном дворе. На удивление прочная компания. Большего везения не бывает. Такое не повторится.

Чердаки, крыши, запущенные лестницы — ежедневные открытия тайн рыцарского замка. Магический город. Первый толчок творчества. Темнота подвалов — входишь и сочиняешь, что там будет в конце коридора... А потом еще городок Пушкин, где мы летом жили с родителями (они были агрономы, выводили и культивировали новые сорта). Английский поселок в стиле модерн, китайская деревня в Александровском парке. Удивительные мраморные женщины в зарослях. Каждая — открытие. Твое. Увидел, влюбился, возбудился.

В общем, со временем повезло. Хотя оно всегда отставало, не успевало за нами. Когда в 65-м мы сидели в ресторане «Восточный» — своей штаб-квартире, где можно было гулять на шесть рублей, было ясно, что Бродский — гений, Довлатов — гений, Битов — талант, Попов — ничего себе. И первая книга каждого была уже очевидна. Но время восприняло нас лишь двадцать лет спустя.

Мы реализовали отвоеванную нами свободу в своих книгах. Умение жить в разных временных срезах и быть востребованным — главное. А то, что мой мир не универсален и многие живут по другим законам, так Бог с ними. Знаю, что не я оторвался от жизни, а она от меня. Иной раз в последней электричке встретишь такого симпатичного подвыпившего кочегара и понимаешь — это твой человек, а ты его. И никаких врагов не существует. Люди прелестны, добры и умны. Эта философия меня вполне устраивает. Кстати, никто из нашей «стаи» не вылетел на обочину жизни. Живут элегантно, комфортно, с красивыми женщинами.

Мир моих героев приятный, добрый и вместе с тем гротескный, чудной, озорной, но вполне реалистичный. Всех приглашаю туда. Это не строевая литература, которая призывает колоть, резать и бить. Это очень веселая часть жизни. Я выбрал ее и думаю, что в выборе не ошибся. Что же касается грусти и страданий, прекрасных моментов работы души, то глупо терять их. В одной из ранних моих книг «Все мы не красавцы» есть рассказ о мальчике, который все время пытается быть веселым, но это ему не удается. В итоге он приходит к правильному выводу — а почему я должен быть веселым? Рассказ так и называется — «Буду грустным». По-моему, это прекрасно.