Валерий Попов - Запомните нас такими

Недавно к нам приезжали эстонские писатели самого радикального толка, упорно сражавшиеся за отделение от России, за удаление русского языка из их жизни... «Но теперь мы читаем только американцев! — с отчаянием сообщили они при встрече с нами. — Исчезла замечательная польская литература, венгерская, армянская, грузинская». Вырвали грешный наш язык, спилили дуб — а куда делись листья? Теперь даже братья-прибалты друг друга не читают.

И дело не только в языке — дело в братстве. На конгрессе в Хельсинки, наобщавшись с европейцами, в день отдыха мы оказались в бане с узбеками, эстонцами, чеченцами, татарами... общие анекдоты, привычки, взгляды, замашки, намеки, которых вполне хватало для взаимопонимания... кто еще когда нас так же будет понимать? Никто и никогда! Неужто нас всех ждет одиночество — одиночество каждого народа в отдельности, без прежних симпатий — и прежних насмешек и анекдотов, которые делали нас еще ближе? Даже наши конфликты нас сближали. Перед кем красоваться надменному красавцу грузину, как не перед скромным русским? Кому еще он покажется таким же великолепным? Итальянцам? Испанцам? Ох, навряд ли! Теряем нашу общность, создавшую нас? Потеряем и себя. Нас сметут, как листья, опавшие с дерева.

Ясно, что «государственного ствола» уже не будет. Остается — лишь русский язык.

Нужно собрать всех, кто понимает значение «русского древа» в мировой культуре, — нам уже незачем стыдиться нашего языка. Все уже поняли, что на русском общаются не одни коммунисты, эти-то как раз говорят косноязычно. Русский много значит сам по себе — без него мир станет плоским.

Оказывается, русскому языку шел акцент, но тогда мы этого не понимали. Мы боролись за чистоту русского языка и, наконец, победили. Ушло время, когда наш язык, как остров, омывали три теплых акцента: украинский, кавказский, прибалтийский.

— О! Це дило! — так восклицали мы, когда были в веселом настроении.

— Слушай, дарагой! — иногда мы, желая развеселиться, переходили на грузинский акцент.

— Ет-та оч-чень то-роко? — помню, говорили мы с друзьями после поездки в Прибалтику, и было уже не так грустно смотреть на то, как растут цены. Шутливая интонация легкого подтрунивания, возникающая на границе соприкосновения соседних языков, сближала народы больше, чем экономика, политика и все прочее. Как мы одиноки теперь!

Однажды в молодости я опоздал в гости, и когда пришел туда, там уже кипела драка. В драке и с той, и с другой стороны участвовали мои приятели, поэтому я сразу не понял, на чьей стороне правда, и решил пока, раз уж я пришел в гости, поесть. Положил себе салата, гуся, и так увлекся этим делом, что о драке, переметнувшейся в другую комнату, чуть не забыл. Иногда из той комнаты доносился призывный грохот, я говорил деловито: «Да, да... сейчас», но от еды пока не мог оторваться. Да и тема драки, как я понял из выкриков дерущихся, была мне не близка, да и вообще я в детства не любил драк. Помню: наш дом номер семь почему-то обязан был — кровь из носа — биться с домом номер восемь. Это никем даже не оспаривалось. Я и не пытался. Однажды, помню, мы готовили нашим врагам коварную ловушку — усыпив их бдительность, дать без сопротивления зайти в наш двор — и тут мы встретим их градом камней со второго этажа. Ужас нарастал — кто-то сходил домой, принес и положил на подоконник на лестнице гирю от ходиков, наполненную песком. Кидать ее надо было в голову — не на асфальт же? «Ниже гири» ставки уже не принимались — следующий «вкладчик» принес булыжник из развороченной строителями мостовой. «Ага», — деловито произнес я и как сейчас помню, пошел домой, и сел за уроки. И до сих пор этим горжусь. Может, моя робость (а по-моему, так это смелость) всех и спасла: бой так и не состоялся. И когда я утром шел в школу, радостно увидал, что «боеприпасы», нетронутые, так и лежат на подоконнике.

Воспоминания детства отвлекли меня от этой конкретной драки, перекатившейся, кажется, как и положено драке, уже на лестницу — во всяком случае, я ощущал довольно неуютный сквозняк, мешавший мне насладиться гусем окончательно.

Потом вместе со сквозняком ворвался в комнату мой приятель, в разорванной одежде и с синяком. В драке, похоже, образовался перекур, и приятель решил подкрепиться перед решающей схваткой.

— Ага-а! Ты здесь! — проговорил он зловеще.

— Пока здесь, — сказал я скромно.

— Не-ет! Ты всегда «здесь»! Там, — он гордо кивнул в сторону лестницы, — тебя никогда нет! Ты — балласт!

— И горжусь этим.

Ночью мы шли с ним к метро, и он, трогая распухающие желваки, произнес задумчиво: «А чего дрались?»

Мы расстались с ним мирно. Слово «балласт» вовсе не обидело меня. Скорее, наоборот: это было то слово, которое я искал, для оправдания своей жизни, да и жизни многих миллионов россиян. Ведь «балласт» — понятие положительное, это тот груз в трюме корабля, который не дает ему качаться с борта на борта, мешает любому легкому ветерку нести судно на рифы. Балласт — это устойчивость, надежность. Это комсомольские вожаки, которым требовалось кидать массы из одной беды в другую, сделали слово «балласт» ругательным.

Но нас не так-то легко покачнуть! Славлю нашу медлительность! О Господи — если бы мы сразу кидались исполнять все, к чему нас призывают! При Хрущеве мы бы распахали все луга, остались бы без сена, при Горбачеве вырубили бы все виноградники! Но — мудрая медлительность наших людей, их насмешливое отношение к очередным «судьбоносным решениям» спасли нас, не дали обратить нашу жизнь в «правильную» пустыню. У нас у всех за последние десятилетия накопилось кое-что в трюме, в загашнике, в погребе, мы, слава богу, тяжелы на подъем — а то бы нас давно уже умчало на рифы. Мы научились уже давно — принимать «единогласно», но делать тайно по-своему, по-умному, втихаря. Благодаря чему и живы. «На каждый чих не наздравствуешься!» — говорила моя бабушка. «Не спеши исполнять приказ — скоро его отменят!» — гласит солдатская мудрость.

И теперь, когда наш корабль снова, как любят наши капитаны, резко поворачивают — только «балласт», тяжелый груз нашего опыта, не дает судну перевернуться. А именно этого почему-то добивается каждая новая очередная идеология, как буря, вдруг накидывающаяся на нас. Теперь, оказывается, надо быть алчным. Но мы туда не идем. Ветерок слабоват супротив нашего «балласта» — нашего опыта, нашей мудрости, веками выработанного стиля поведения, образа жизни.

Недавно ко мне в троллейбусе подошел пьяный — не поленился, хотя это нелегко ему было, пройти за мной через весь салон.

— Ты рубль уронил! — протянул мне монетку.

Видимо, не смотрит передачу «Алчность», предпочитая более традиционный отдых.