Валерий Попов - Запомните нас такими

Из молодых писателей, объявившихся не так давно, больше других меня заинтересовали два Павла, два петербуржца — Павел Мейлахс и Павел Крусанов. Павел Мейлахс печатался и в «Новом мире» (рассказ «Придурок»), и в других солидных изданиях, в том числе и зарубежных — однако «раскрученность» его, слияние с современной литературной ситуацией не так ощущаются, как у его тезки. Объясняется это и особенностями каждого из них, и уникальностью нынешней ситуации.

«Системность», принадлежность к модной когорте в эпоху свободы, когда никаких прежних критериев не осталось, сейчас является определяющей. Если ты в «правильной» команде, твой престиж обеспечен, массовое (или элитарное) читательское сообщество примет тебя. Другой вопрос — насколько.

Павел Мейлахс яростно не принимает этого. «Несварение» в его писательском желудке каких угодно мифов — советских, демократических, коммерческих, интеллигентских — вот главная его особенность. Герою его не на что опереться, он не может поднять голову и на что-нибудь гордо посмотреть: его сразу же начинает мутить. Фальшь, натужность, корыстность всех мифов современности прочувствованы им с таким же отчаянием, с каким больной чувствует признаки отвратительной болезни. Поколение родителей (успевшее взойти на иллюзии демократии, прогресса) с ужасом смотрит на такого сына. И об отчаянной этой ситуации — его пронзительные, потрясающие повести и рассказы. Родителям стыдно за такого сына — и за себя. Об этом у Мейлахса написано четко, беспощадно, безнадежно. Родители пили «вино свободы», забыв обо всем — а тяжелым, безнадежным похмельем страдают дети. Уже не в силах опьянеть ни от какой новой иллюзии (хватит — и так на родителей смотреть стыдно!) они опьяняются таблетками (в школе), водкой (после школы), развратом (после жизни в России, уехав из нее) — и ничто не радует. Эти «низкие истины» совсем уже отвратительны, а высоких — нет.

Думаю, что из всех нынешних писателей Павел Мейлахс наиболее точно изобразил поколение тридцатилетних-сорокалетних, оставленных без идеологии и культуры, страдающих от бессмысленности жизни (все это про тех, кто еще может страдать). Павел Мейлахс написал наиболее точный портрет поколения, и трагедия еще и в том, что поколение это не хочет видеть своего портрета, «упиваясь» совсем другим.

И это «другое» в полной мере представляет Павел Крусанов — поэтому он так и популярен сейчас. Сумма модных течений, философских направлений, мировых коллизий (не имеющих к конкретной авторской жизни ни малейшего отношения), набор «прикольных» игровых приемов — все это виртуозно соединяет Павел Крусанов (особенно замечательно это сделано в его романе «Укус ангела»). Почему это имеет такой успех? Видимо, это соответствует настрою нынешней продвинутой молодежи, которой хочется все знать, обо всем судить философски и свысока — и в то же время ни за что не отвечать, и даже лучше бы ни в чем не участвовать. Только неучаствующие так высокомерны и уверены в своих знаниях — и с этих позиций Крусанов пишет, и попадает «в кайф». В отличие от Мейлахса, Крусанов знает все, он творит мифы обо всем — даже о Величии России. Видимо, это идеал нынешней молодежи — великий миф, но в компьютере, а не в жизни. Мейлахса от такого «величия» стошнило бы (ему даже «Пионерская зорька» была отвратительна), а Крусанов работает с историей и культурой абсолютно мастерски, не сидит запершись в квартире, как Мейлахс, а парит над миром. Какой мир точнее — душная квартирка Мейлахса, где он в одиночестве страдает от малейшей лжи (без которой вообще нет жизни), или — Вселенная Крусанова, мощная и сияющая (и в то же время более бумажная, чем крохотная, но сделанная из живой, мучающейся плоти Вселенная Мейлахса)? Обе замечательны, и обе показывают нам, что множество миров неисчерпаемо, а значит, всегда будут появляться писатели, разные — и даже противоположные.

Скрипачки в строгих вечерних платьях сыграли увертюру. Литературная публика, собравшаяся в зале, вежливо похлопала. Началась церемония вручения ежегодной петербургской литературной премии «Северная Пальмира».

— Похоже, это надолго рассчитано! — нетерпеливо скрипя стулом рядом со мной, проговорил московский гость Владимир Новиков, один из влиятельнейших литературных критиков, на этот раз представленный здесь в роли автора романа «Сентиментальный дискурс», вышедшего в финал. — Скажите, чтобы не мучиться, кто победил? Ведь наверняка уже известно!

— Да нет же, — ответил я. — Сейчас только конверты с бюллетенями начнут вскрывать.

— Во, провинция! — весело удивился он. — У нас в Москве еще до голосования известно, кто победил. А уж как проголосуют, весь город в курсе. Во всяком случае — умело организуют утечку информации, чтобы знали, кому приезжать, кому не приезжать. А тут — приперся я — и зачем?

— Нет... у нас все честно! — уныло ответил я.

Да, в Москве больше чудес. И премий больше. Причем, что интересно, большинство из них, называющиеся литературными, покончили с литературой уже давно и играют в совсем другие игры, где утечка информации — отнюдь не самый страшный грех. Беда в том, что многие из них «заигрались» так, что стали антилитературными.

Пока со сцены члены жюри рассказывали о финалистах, я вспоминал историю литературных премий у нас. Сколько эпох, а стало быть тенденций, сменилось в нашей динамичной стране за последнее время!

Помню еще Государственные премии, которые, кстати, дают и сейчас — и несмотря на «государственность», их получает много вполне достойных и даже независимых литераторов. У нас в городе своя «государственная» премия — администрации Петербурга. Ее тоже получило немало почтенных людей. Другое дело, что «государственная» — она государственная и есть. Организаторам ее важней всего «крупнота темы», «социальная значимость», «поднимание проблем» — художественная яркость не так важна, чаще даже пугает. Но государство в этом плане можно понять: не фиг раскачивать устои, надо их крепить.

И вот государство наше слегка отодвинулось от культуры — других хватает забот, и наступила пора «вольных премий», и... насколько же узким оказался выбор новых организаторов — даже гораздо уже, чем у государства.

Первой — если идти по хронологии — замелькала премия Букера. Понятен ее успех. Мы были уверены, что свет идет с Запада, только оттуда нас видят правильно, отделяя прогрессивное, новое от отжившего. Блистательный московский бомонд покрасовался тогда вволю. Но время шло, и с огорчением мы видели — «нет в жизни счастья». Очень быстро проступила тенденция — не следовать литературе, а делать свое. Что? Поначалу — не украшать премией достойных, а наоборот — украшать премию достойными людьми, уже популярными и так. При всей нашей любви к Маканину, Окуджаве, Пелевину, что эта премия могла добавить им, и так уже сверхпопулярным? Премия, на мой взгляд, должна находить обойденных гениев и им помогать. А тут?