Валерий Попов - Евангелие от Магдалины [Романы]

Развезло старика!

— Конечно, папка! Вся в тебя. А ты как думал? — бодренько ответила я. — Так чего ты боишься не успеть?

Я глянула на него жестко. Больше всего я боялась сейчас запоздалых откровенностей... теперь уже могу не выдержать я! Кроме того, кругом посторонние уши... а главное — родные и близкие — это страшнее всего. Хорошо хоть, что Влада нет рядом... а то он устроил бы тут... почище того психа в футболке, которого еле-еле успокоила стюардесса... Кроме того, я почти уверена, что психа этого полиция будет встречать.

Хватит уже! Влад, кстати, съездил в США — через Криса его пригласили на курсы парамедиков (врачей «Скорой»), Влад побыл там успешно, многое привез... вообще «по «Скорой» он считается одним из лучших. Но нет от него помощи мне!.. Одно беспокойство. Так и тут. В Америке он побывал у Криса, Ксюшу повидал... и вернулся, плача. «Ну что с тобой?» — «Ты сама знаешь!» — бормотал он, утираясь рукавом.

Теперь еще батя возник. Ослаб «уссурийский тигр»! Если заведет ту же тему... при всех... я не выдержу.

— Так что, отец?! — Я в упор на него смотрела, как когда-то он на меня. — До чего ты... боишься не дожить?

— Хочу... снять грех... Чтобы икону в Троицк вернули!

...Ну это еще ничего. Чудодейственную икону Пресвятой Троицы вывезли из Троицка немцы во время войны, и теперь ее след обозначился на Западе — и Игорь прилагал силы, чтобы к пятисотлетию ее вернуть! Молодцы коммунисты! Наломали дров, а теперь мечтают прильнуть к иконе и замолить все! Тем, прежним, хитрым и цепким, отец, как ни странно, мне нравился больше, чем этим плаксивым стариком!

— Я думаю, Игорь вернет икону! — взволнованно произнесла я.

Некоторое время мы еще держались, но вот, взявшись за сердце, он прохрипел:

— Нужно, дочка, с тобой поговорить... Обещай, что простишь меня!

Он взял меня за руку... рука его была мокрая и мягкая... твердая — лучше была?

— Что ты ухо-то свесил, будто не знаешь?! — рявкнул он, и Гриня, вылетев из кресла, улетел в туалет.

Вот и настал этот миг... о котором я так давно мечтала... и так боялась его!

Отец испуганно огляделся. Уже стал труслив? Надо же, что десять лет гласности сделали с ним!

— Хочу... Ксюху увидеть, — прошептал он.

Вот и все!.. Считать это за признание? Признание всего? Вот я и мама! И жизнь уже не бессмысленна моя. Мать-одиночка. Я заметила, что даже об этом стараюсь думать с иронией. Так уж выросла, с кривой усмешкой, веря — и не веря. Ну а что? Заорать? Устроить скандал? Нет уж. Пусть бедная стюардесса отдохнет — хватит с нее! То, что сказал отец, я давно уже видела во сне, но не было шанса об этом сказать! Ксюху спасали. Страдания наши тяжки вдвойне — не имеем мы такой роскошной возможности высказать их, прокричать. Улыбайся. Этот... нанятый писец тоже ухо свесил между кресел. Но ему, наверное, надо знать — может, напишет потом о наших страданиях?

— Что значит — хочу? — сказала я папе с улыбкой. — Ты у нас глава делегации города, любое слово твое — закон. Через три дня будет утренник, соберут всех детишек, усыновленных из России... можешь торт им подарить.

Я улыбалась, но в голове звенели слова: усыновленные дети навсегда расстаются с прежними родителями. И все попытки увидеться — противозаконны. А Америка — законная страна. Что ли папа этого не знал, когда подписывал? Знал. Даже Капа, спившаяся вконец, плакала, когда сынка увозили ее! А этот — не подавал вида. Выборы... бизнес... лишнее может повредить! Теперь лишь, когда сердце стало сбои давать, понял вдруг, что «лишнее» — это главное? Поздно. Хотела это напомнить ему, но не стала... уж больно бледный вид у него. Может не выдержать.

— Но ты ведь, наверное, знаешь... как там, — пробормотал он.

Что я знаю? Десять лет уже не видела ее... и могу теперь никогда не увидеть! Так что лучше — молчать. И папку утихомирить. Что «я знаю»? Только фотографии видела. Красивая, гладкая девочка... все более чужая. Знаю, что у Криса из-за нее неприятности в семье, — жена обвиняет его в том, что Ксюхе он больше внимания уделяет, чем остальным своим детям... Но ведь она и требует большего внимания!.. И тут совесть мучила меня. Но наверное, зря? Ведь если б у них с женой настоящая была бы любовь — не стала бы та придираться? Впрочем, что ты понимаешь в настоящей любви? Ты ее знаешь? В двадцать семь лет у тебя никого!.. И виноват в этом папа. Вот этот седенький старичок! Поздно он меня родил — когда уже сорок было ему. Все рассчитывал, видимо. И просчитался в конце концов. И меня погубил! Руку мою не отпускает, держит! Всегда теперь будет держать?

— Так, может, мы Ксюху в комитет по пятисотлетию Троицка выберем? — усмехнулась я.

Отец болезненно дернулся, потом глянул на меня с отчаянием: жестокая ты!.. А он — мягкий? Кто изувечил мою жизнь? И жизнь Влада? Тут я уже сама сдерживаться не могла: выдернула руку и ушла.

Но недолго я наматывала сопли на кулак: в туалете вдруг стало меня кидать — сначала ударило меня в одну стенку, потом — в другую.

Падаем? Я выскочила в салон. Да, действительно, мы падали на Нью-Йорк!.. Но видимо, правильно падали. Все в салоне, пригнувшись к иллюминаторам, оживленно переговаривались, показывали пальцами... Меня снова качнуло. Небоскребы в иллюминаторе вытянулись горизонтально! А река, наоборот, блеснула вертикально, как стена! Сзади кто-то взял меня за бока. Я оглянулась: все та же многострадальная стюардесса оттащила меня на место. Папа бледно выглядел — тут уж не до разговоров. Правильно упасть бы! Под нами побежали низенькие дома... Грохнулись! И покатились, подпрыгивая. Салон глухо зааплодировал... Глухо, наверное, потому, что заложило уши.

Потом была толчея на паспортном контроле, и мы вышли в низкий и тесный зал встречи; нетерпеливо заглядывая за барьер, стояли толпы встречающих, многие с табличками в руках. Я вела отца под руку — он задыхался в этой тесноте-толчее. Сразу за барьером к нам кинулась негритянка-медсестра, и мы вместе потащили отца в медпункт. Потом рядом возник высокий седой человек, смутно знакомый, сразу заговоривший со мной как со старой подругой... Игорь? Зотов? Я вспомнила русого статного красавца. По-прежнему статный, но — седой. Да, жизнь в Америке не проста! Впрочем, в России тоже. С суетой вокруг папы я как-то даже не успевала никак почувствовать себя в незнакомой стране — только странно было видеть вокруг столько людей с черной кожей. Главная в медпункте — тоже черная — сделала папе укол.

— Да. — Достав бумажник, Игорь перебирал в нем какие-то карточки. — Госпитализировать человека в Америке, тем более без страховки — проблема!

Потом выдернул какую-то карточку и пошел к главной. Они надолго ушли внутрь, вернулся он один.

— Ну, о бате не беспокойся — заберут, все сделают. А нам — надо мчаться! — Он глянул на часы. — Пошли за вещами!