Валерий Попов - Чернильный ангел [Повести и рассказы]

Но тут услыхал батин скрипучий голос — и метнулся обратно: сейчас не то наскрипит, жена снова расстроится: вдвоем их нельзя оставлять, обязательно мне надо быть!

— Однажды мы с моим другом Кротовым... покойным, — говорил батя, словно не замечая никого вокруг, уплывая в мечту, — отдыхали в Ессентуках... Вот там была манная каша! — Глаза его, оказавшись тута, умильно-восторженно сверкнули... Никуда он не делся — тут он, тут! И даже — в бою: доказывает свое превосходство, более высокий класс своей жизни по сравнению с нашим убогим! Ставит нас на места. Конечно, в его возрасте надо поддерживать тонус, кого-то побеждать — а кого ему побеждать теперь, кроме нас?

Жена откинулась на спинку, щеки ввалились, как вчера утром, лоб сверкал потом. Батя сиял. Гордо отставил тарелку (начисто, кстати, вылизанную — хоть и не та была каша), расправил плечи.

— Прекрати! Ты что, не видишь, что ей плохо? — заорал я.

Батя смиренно потупился:

— Ну, пожалуйста. Я могу вообще ничего не говорить. Я и так почти все время молчу. Могу умолкнуть вообще! — Он поднялся.

Лицо у жены дрогнуло: она стала возвращаться . Веки стали подрагивать: спешит. И глаза ее наконец открылись. Она смотрела бодро и весело.

— Ну чего мы все ссоримся? — улыбнулась она. — А давайте будем жить хорошо? А то сидим все по углам! Этот все где-то пропадает! — Она уже ласково ткнула в меня кулачком. — А давайте придумаем что-нибудь! — Теперь она сияла, хоть и немного искусственным светом. — Поехали на лодке кататься, а?! — Отец стоял гордый, оскорбленный, отрешенный, как монумент, но тут она и его ткнула кулачком. — Ну что, вредный старикашка?! — Отец чуть-чуть разлыбился. — Все, побежала за веслами! — Она подвигала кулачками вперед-назад, а потом и действительно, хоть и медленно, вышла.

Мы молча постояли с отцом, потом он вздохнул, положил мне руку на спину, похлопал. И ушел к себе, и снова раскорячился над рукописью, как краб, словно все происшедшее здесь не имело никакого отношения ни к чему и давно забыто.

Я вышел на крыльцо. Жена как раз подходила к калитке. Над высоким плетнем, отделяющим нас от дома Саввы, торчала огромная лохматая, почти человеческая башка со страдающими глазами. Анчар, как грозный часовой! Когда его башка возникала над двухметровым плетнем, да еще с тихим рычанием, все шарахались. Но сейчас глаза его излучали не ярость, а страдание и вопрос: куда пошла? Неужели опять не к нему? Сколько же можно? Страшный этот пес, гроза поселка, почему-то влюбился в жену, маленькую и сухонькую, и сразу, только она входила, опрокидывался на спину, катался и радостно скулил. За что? Почему? Меня так, например, он ненавидит и точно разорвет — а ее полюбил. Причем бескорыстно! Грозный Савва, его хозяин, сам такой же свирепый, как пес, строго запрещал посторонним кормить его, и пес полюбил жену просто так, как, впрочем, и хозяева. Когда жена брала у них молоко, они выходили на крыльцо и, чему-то там улыбаясь, беседовали с ней... мне не докладывали.

Ну что ж... у каждого свой регион. И за веслами, больная и слабая, всегда ходила именно она. Я даже и не пытался: куда мне! Я злобный.

И сейчас она стояла в их палисаднике, скрестив весла за спиной, как крылья, и, кивая маленькой, расчесанной на прямой пробор головкой, внимательно слушала что-то, что ей рассказывали с высокого крыльца Маринка и Савва и даже шутливо ссорились, отпихивали друг друга — кому рассказывать первому. Слышалось тихое блаженное скуление Анчара, катавшегося, видно, в пыли перед нею... Любовь!

Ну все! Сколько же можно так стоять? Надо и действовать!

Вот потому тебя никто и не любит, что ты не можешь так стоять! Хорошо кому-то быть добрым — но кому-то необходимо быть и злобным.

Я огляделся. Если вскоре нагрянут джигиты — что мы имеем, кроме плетней?

Хозяин мой, Битте-Дритте, как всегда, блистает своим отсутствием... С тех пор как закрылось ДРСУ, он перешел на жизнь «вольного стрелка», даже создал у себя в гараже ремонтную мастерскую — сделал «яму», чтобы подлезать под машину, но дальше этого дело не пошло: клиенты не едут, а сам Битте постоянно отсутствует. К тому же у входа в наш проулок, в знак протеста против социальной несправедливости (когда его выгнали из ДРСУ), Битте поставил свой огромный заляпанный «КРАЗ», который никому, видимо, больше не был нужен. На его грязной стальной дверце кто-то (видимо, хозяин) написал пальцем: «Это не грязь. Это пот». Но пот этот давно засох, а Битте-Дритте, как правило, отсутствует... что мне, как писцу-затворнику, даже на руку. Когда он появляется, его сразу же становится много. Грузовик свой он, видимо, поставил, как затонувший линкор у входа в бухту: чтобы враг не прошел? Но никакой враг не рвался. Разве что наскочат кавказцы? Тогда — умно. Но на самого Битте в случае битвы вряд ли приходится рассчитывать. Вот победу отпраздновать, если доживу, — другое дело.

Я перевел взгляд на Савву, который, могуче зевая, потрясал кулачищами на своем высоком крыльце. Последнее время редко трезв... но, может, это придаст ему дополнительную удаль? У него лишь единственный недостаток — на меня ему «глубоко наплевать», и если будут резать, он будет так же аппетитно зевать. Связь с ним может установить только моя жена — но просить бабу помочь?

Хозяина моего Савва глубоко презирает и, если надо за чем-нибудь, зовет его: «Эй, ты, раздолбай!» А ведь родные братья по отцу, отец их — грозный милицейский начальник Муравьев, «Муравьев-вешатель», как называл батю родной сын Битте-Дритте, в армии набравшийся разных знаний, в том числе из истории. И вот родный сын грозного Муравьева подался в «раздолбаи», а побочный сын, от Надюшки, неожиданно удался в отца, такой же свирепый и могучий и тоже — милиционер, гроза окрестностей. «Мусор-рини», как презрительно его кличет родной законный брат. Вот Савва — это боец! Попросить жену замолвить словечко? Но она, видимо, считает, что все прелестно — вон как улыбается! Не будем рушить идиллию.

А вся идиллия в том, что рассчитывать не на кого. Вон Третье Тело на помосте. Какая силища! Но такое Тело надо беречь.

Я вспомнил вдруг знаменитый вестерн «Полдень». Такое же зловещее затишье, жара. Огромный сутулый шериф (Гэри Купер), роя мокасинами глубокую пыль, обходит вот такой же сонный поселок, пытаясь выяснить, кто же завтра встанет рядом с ним на бой с бандитами. Оказывается — никто.

Аналогичная ситуация.

Даже на Диком Западе, где всем положено палить без устали, и то никто не поднялся, а уж тут — что говорить. Да и какой я на хрен шериф? Погибну — и только. Но погибель свою никому не отдам.

Наискосок глянул — у Надюшки за оградой сиял синий «форд», и Левин на открытой террасе у своей мамы Надюши кушал чай, время от времени прикладывая к уху телефончик. Да, несмотря на «затопленный линкор», классовый враг все же проникает в наш переулок — по канаве линкор объезжает. Левин опутал своей сотовой связью весь Карельский перешеек, но просить его дать трубочку на миг, позвонить друзьям в город, бесполезно. Он даже родному отцу трубочку не подарил — приходится Зиновию обходиться телепатией. Да, если всем на мои дела просто наплевать, то Левину — «глубоко наплевать»!