Валерий Попов - Любовь тигра [Повести и рассказы]

Я замечаю вдруг, что жду праздников... и раньше ждал — но чувство теперь совершенно другое.

— А что... те родственники твои... на Московском, кажется, живут? — небрежно осведомляюсь я у Бориса.

Потом родственники являются — почему-то в этот раз без нее — но все равно я убегаю со двора, не выдержав волнения.

Наш дворник Иван ударами насаживает метлу на палку.

— Наш Иван не только здорово метлу на палку насаживает — но и Марфугу свою тоже! — говорит самый «опытный» из нас, и все мы вместе с Иваном — высоким, крепким — радостно смеемся. Так и бывает — сначала ничего, потом вдруг появляется источник и распространитель острой, соленой, волнующей информации. И вот уже Иван, появившийся непонятно как, уже стоит посреди двора в светло-зеленой своей робе, сразу став центром нашей компании, и рассказывает о том, как они с парнями в деревне задирали прохожим девкам юбки на голову и завязывали крепчайшим узлом.

— А тут уж она не видит ничего, не слышит, и сделать ничего не может — и уж ладно, тогда считает, что ничего такого с ней и не делают! А потом, глядишь, снова на нашу улицу идет!

Мы радостно гогочем... Помню свадьбу Ивана с Марфугой, оживление, охватившее двор, чаны с зеленой пеной, с вареной кониной — которую по татарскому обычаю (Марфуга — татарка) носили на свадьбу почему-то через двор.

Марфуга — большая, гладкая, и какая-то вся складно закругленная, появилась во дворе скромно, в ватнике и с метлой, почти не поднимая глаз на большом скуластом лице. Она не смотрела ни на кого из нас, но именно возле нее я почувствовал, что все разговоры об этом были не зря столь волнующими.

Помню, как я, спускаясь по лестнице, волнуюсь: Марфуга подметает сейчас двор (слышится шарканье) или тетя Шура?.. хотя тетя Шура вполне симпатичная добрая старуха.

Потом я к Марфуге как-то привык, и вдруг — явление беловской родственницы! Потом появилась, в этот раз в золотом сиянии, еще более прекрасная головка — взгляд не демонический, как у той, а кроткий, голубой, а улыбка — смирение, кротость и какая-то лукавая вина. Она витала передо мной, и тоже исчезла — из моей жизни, но не из памяти... Теперь пойдет! — понял я с замиранием сердца.

Как сухо было все то, что было раньше — а ведь мы в свои четырнадцать считали себя вполне действующими — ходили, гнусно хихикая, по тротуару с некоторым отставанием вслед за моей соседкой — круглолицей Ленкой Хорошайловой, с ее подругой, остроносой Иркой Харламовой. Сперва они демонстративно не замечали нас, потом оборачивались, хихикали. Приходил я довольно оживленный, но засыпал, помнится, сразу... а теперь вдруг открылась новая Вселенная, в которую валишься с чувством отчаяния и восторга... конечно, Ленка тоже была представительницей оттуда — но вырасти в одной квартире... какая уж тут таинственность! Мы, конечно же, «зажимались», как говорили тогда, но волновало это, в основном, тем, что мы делаем запретное. И вот — понеслось. И у Ленки началось безумие, не связанное, правда, со мной. Появился маленький, ловкий, с большой головой и толстыми русыми волосами Сашка Давидьянц... все мы немало просиживали, обхватив водосточную трубу у нее под окном... Ленка кидала в нас разные предметы, горящую бумагу, и вдруг — окно открылось как-то по-другому, Сашка сделал ловкое, какое-то лягушачье движение, дрыгнул ножкой, и исчез в окне, которое тут же закрылось и задвинулось плотной шторой. «Вот так вот!» — мы переглянулись между собой. Но досада была чисто спортивная, далекая от настоящих страданий, просто обидно — мы тут уже сколько лет, а тут — явился, и сразу. Ну ничего... Главное — я чувствовал — было где-то чуть в стороне...

Помню потрясение, когда нас слили с девушками, перевели в бывшую гимназию Волконских на Басков переулок. Увидеть в классе их — тех, на которых раньше глазел лишь издалека... вам сейчас не представить, как это: семь лет класс заполнен орущими, дерущимися, надоевшими до посинения одноклассниками — и вдруг появились эти! И не просто появились — они будут теперь всегда, слегка покачиваясь, выходить по проходу к доске, будут даже сидеть с тобой за одной партой, и иногда даже прикасаться к тебе круглым нежным боком или тонкой рукой... помутнение сознания было полное! Абсолютно уверенно скажу — что когда, наконец, в комнату войдут марсиане — сколько бы голов у них не было — волнение будет меньшим по сравнению с тем. Вскоре, однако же, горячий туман рассеялся. Конечно — то, что они появились, было замечательно — в общем-то. Но в частности... ничего не было, вернее — никого. Просто атмосферой, общим сиянием питаться долгое время было невозможно, надо было куда-то двигаться. Но — к кому? Как среди шапок в камере находок ищешь потерянную шапку... Эта? Да что ты? Может быть — эта?.. Ну все — хватит болтать, нет тут твоей шапки, иди гуляй!

Ира Рогова? Большие карие, строгие глаза, темные веснушки, очень правильное, хотя мягкое лицо — носик прямой, но слегка укороченный, трогательный, большой выпуклый лоб. Всегда аккуратная, пионерская прическа на тугой прямой пробор говорит о «правильности»... и так и есть, если именно у нее мы устраиваем наши классные вечеринки, и мама ей доверяет... разве другой бы доверила? Впрочем, если бы уж совсем ничего у нас не было там, то не стали бы собираться. Гремит с патефона фокстрот, свет в комнате — только от лампочки, освещающей зеленоватый аквариум, да и вообще в комнате никого больше нет, все сбежали на кухню, и, прижимаясь во время танца, явно чувствуешь под материей большую, прохладную, мягчайшую грудь, необыкновенно высокую, почти под подбородком. Мгновение — и врываются орущие одноклассники, излишняя нервная возбудимость — особенность таких вечеринок.

Становится душно, потно, я выхожу на маленький, старинный, головокружительно высокий балкон. Балкон этот — витой, с осыпающейся ржавой шелухой, с которого, казалось, можно достать рукой до нависающей крыши. Если было бы что-то жгучее в комнате — вряд ли бы я так запомнил этот балкон... Потом он явился, как живой, в одном из моих первых рассказов, где про хозяйку нет и слова — балкон сильнее! Впрочем, я не полностью прав — тусклый свет над аквариумом вдруг погас, раздались визги, крики: «Дурак!»... скорее — туда! Потом, вечеринок через пять, свет уже гасится, но никаких визгов почему-то не раздается... давящая тишина.

Но, в общем-то — мама доверяла правильно... что здесь такого... дело молодое... все в рамках благополучия — хулиганы не приглашены. В пол-одиннадцатого расходимся... все прилично. Думаю, что большинство из присутствующих на тех вечеринках за рамки приличий и после не выходили... молодое безумие в приличных формах... пожилое безумие в приличных формах... старческое безумие в приличных формах... Спасибо, Ира!